Она так и сказала "всего и было-то" и "чтоб не подумали чего". И стала мусор в совок собирать.А Шурка весь красный из класса выскочил. Он разволновался очень. И увидел, что Женька из-за своей газеты особенно так на него смотрит: будто видела что-нибудь или, не дай бог, слышала... Он очень рассердился на Женьку: пусть не смотрит! Нечего ей так на него смотреть, ничем он перед ней не обязывался!.. И все время, пока по лестнице спускался и через двор шел, и потом, до самого вечера, до тех самых пор, пока не заснул, Шурка думал об одном и том же - не о Тамарке, больно она ему нужна. и не о Женьке, конечно,- пусть не смотрит! - думал о том, как Надюшка Драченова голову легонько поворачивала за его рукой...
6. УЧИТЕЛЯ
"...Благодарим школу за ту радость, которую получили за время посещения..." "Это действительно школа жизни!.." "...Создана обстановка труда и радости"."...Жизнерадостность детей, дружеские взаимоотношения между собой..." "...Ценен самый дух школы!" "...Видна черновая, будничная работа. Ничего эффектного, на зрителя не бьет..." Из "Книги отзывов" Первой опытно-показательной школы Наркiмпроса Учитель из глухого Пошехонья Дмитрий Иванович Сухоруков весной девятнадцатого года приглашен был в суд. Большая группа учителей обвинялась в саботаже, и Дмитрию Ивановичу предлагалось выступить в той роли, на которую он, по мнению завнаробразом Демьяненко, больше всех подходил, - в роли защитника.Преступников привезли из дальних сел на розвальнях по раскисшей, цвета топленого молока дороге. Было их человек пятнадцать, молчаливых, не слишком грамотных людей, истомленных голодом и нуждой. Приехали они семьями, потому что и учительствовали, и в саботаже, следовательно, участвовали семьями, привезли ребятишек, которых не на кого было оставить. Скамья подсудимых напоминала вокзальную скамью: лежали узлы и к коленям взрослых прижимались дети, Завнаробразом сам произнес обвинительную речь. Говорить он умел и любил, да и позиция его была несомненна: несмотря на трудности военного коммунизма, детей необходимо было учить. Человек не слишком образованный, но бескорыстно влюбленный в историю, он и речь свою кончил так, как кто-то из любимых им античных героев, - пышным латинским изречением - и сел, победно взглянув на защитника, которому вряд ли что-нибудь оставалось сказать.А защитник словно бы и не собирался ничего говорить. Он и подняться-то не догадывался: сидел и смотрел на подзащитных мягким, задумчивым взглядом. А потом обронил - негромко, так, словно боялся кого-нибудь потревожить:- Спят наши саботажники...Саботажники спали. Спали, поникнув на узлы, приоткрыв утомленно рты, патетическая речь обвинителя истощила последние их силы. И все отчетливо поняли; ничего больше и не нужно говорить, ни один зашщтник не придумает речи доказательнее и сильнее. Это тогда, очевидно, нарком Луначарский получил знаменитую телеграмму - не Демьяненко ли ее послал? - "Анатолий Васильевич, пришлите денег, шкрабы мрут"... Завнаробразом был, в общем-то, неплохим человеком, несмотря на пристрастие свое к речам и судилищам.Спустя какое-то время Дмитрий Иванович вызван был к Демьяненко на квартиру. Демьяненко сидел за столом, подвернув рукава гимнастерки, и. уплетая синие оладьи из тертой картошки, писал новый учебник. "Что делать приходится! - с удовольствием сказал он. - Подвела нас буржуазия. Открываю, понимаешь, гимназический курс: Стенька - бунтовщик, Пугачев смутьян, бесстыдный самозванец, казнен божьей милостью. Все надо делать заново, не робей!" Дмитрий Иванович не робел: он плохо понимал, зачем, собственно, вызван. Оказывается, тоже писать учебник - по своей специальности, по русской литературе.Дмитрий Иванович принялся за работу опасливо, но все более увлекаясь: он тоже был мечтателем.