Санек, «коня» тащить, или будем ногами перебрасывать? спросил один из арестантов по кличке Сивый.
Давай Сивый, «коня» так будет надежней! Давай ханыга, качай «парашу», сказал он сидящему на первой наре неряшливого вида зашуганному крестьянину.
А что мне делать, спросил тот, трясясь от страха
Будешь дед, толчок откачивать.
Я не умею, сказал тот, стараясь прикинуться дурачком.
Я научу, ответил Фирсан, и схватив с его головы шапку, кинул ее в парашу, куда отправлялись естественные надобности. А теперь дед, давай гони шапкой, воду из сифона
А шапка?
Хозяин тебе новую даст, сказал Ферзь, и вся хата заржала.
Хилый дедок с козлиной бородкой подошел к «параше». Фирсанов три раза ударил кружкой по чугунному стояку, подавая сигнал на связь. Дождавшись ответа, дед взял шапку ушанку в руку и, словно поршнем, резко выдавил воду из очка. Фирсанов встал на колени и проорал в освобожденное от воды жерло параши.
Эй, «Шерстяной», гони коня на три метра!
Из чугунного стояка гулко, словно из преисподней, послышалось:
Понял Готов!
Давай Сивый, «коня».
Сивый, откуда то из под нары, вытянул плетеную из шерстяных носков и свитеров самодельную веревку. К концу веревки были привязаны щепки, наструганные из продуктового ящика. Щепки располагались таким образом, что расстояние между ними было примерно не более шести сантиметров.
Дед ханыга аккуратно просунул в очко параши веревку, скрутив ее кольцами по периметру трубы. После чего, взяв ведро с запасом воды, резко вылил ее в трубу. Веревка, уносимая ее потоком, полетела на нижний этаж по чугунному стояку. От завихрения, создаваемого водяным потоком, щепки начали вращаться, наматывая веревки с третьего и первого этажа. В какой то миг веревки перекрутившись, намертво сцепились.
Есть! заорал Фирсан, натянув «коня», словно леску с попавшей на нее рыбой.
Зацепив на веревку «грев», он подал сигнал, и «Шерстяной», через чугунный стояк тюремной канализации, потянул его в свою камеру. Таким образом, запрещенная в камере смертников арестантская утварь как сало, табак, сухари, спички надежно перекочевала с третьего на первый этаж. Следом за отправленным «гревом», обратно от Ивана вернулась и предсмертная «малява».
Фирсан снял с «коня» «маляву» и, подойдя ближе к окну, прочитал:
Воровской прогон
Мир дому нашему и всему люду достойному в нем живущему!
Во благо хода воровского я ниже обозначенный вор «Шерстяной» Смоленский, ставлю вас в курс, что чалищийся в хате восемь три арестант Санек Фирсанов с погонялом «Ферзь», объявляется жиганом с правом решать «людское».
В последний час, хочу проститься с вами и пожелать фарта в деле нашем.
Каторжане, суки, легавые спят и видят, как мы будем шинковать заточками козлов и петухов на зонах. Я призываю вас всех, уважать воровской ход и не давать врагам нашим мусорам творить беспредел и ломать кровью писанные воровские законы. С этого момента, тянуть мазу и решать рамсы за корпусом «Американка» я назначаю Ферзя из хаты восемь три.
Прогон довести до всех арестантов смоленского централа.
«Шерстяной» Смоленский
Я, че то, не понял!? взвился один из каторжан по кличке Синий. Ты фраер, дешевый, на зону ни одной ходки не имеешь, а в цветные лезешь! Ты урка, сперва баланды лагерной вдоволь хлебни, а потом положенцем правильным себя мни
Эти слова, сказанные каким то «бакланом», больно тронули душу Фирсанова, и он, не удержавшись от обидных слов, в долю секунды выхватил заточку и воткнул ее в глотку Синему.
Синий захрипел. Кровь пузырями мгновенно заклокотала из раны. Он схватился за горло, желая заткнуть дырку ладонью, но его ноги подкосились, и он опустился на бетонный пол камеры. Синий сидел полу, опершись спиной на шконку, а кровь, черная и густая, обильно текла из пробитого горла, прямо на купола собора наколотого на его груди. Через минуту он стал задыхаться и хрипеть. Его глаза выкатились глаза из орбит. Воздух вместе со стоном выходил из пробитого в горле отверстия. Слова, сказанные им превращались в забавный свист и странное бульканье.
Свою кличку Синий получил за цвет кожи. На его теле, наверное, не осталось ни одного свободного места, которое не было бы покрыто татуировками. Купола храмов, ангелы и прочая церковная лабуда перемешивались с русалками и змеями, которые своими телами обвивали кинжалы. Довольно примитивные рисунки покрывали всего Синего. Этот винегрет, даже у первоходов вызывал лишь смех и никакого интереса.