Ты просто был в обмороке, ответила мать и, перехватив руку сына, нежно ее поцеловала. Она прижала ладонь к своей щеке и с глазами полными слез, посмотрела на него. Отца арестовали по подозрению в шпионаже.
Тут Краснов вспомнил вспомнил версию Синицы, что вся это кутерьма замешана на неудовольствии местного участкового дяди Жоры. В эту секунду, в его душе, словно что то взорвалось.
Я убью эту сволочь! Контра белогвардейская! Я знаю, кто написал на него донос. Подонок! стал выкрикивать Валерка и, вскочив с дивана, бросил мокрое полотенце на спинку стула. Я знал, знал, что он настоящая тварь! Прикрывается сука, удостоверением сотрудника народной милиции, а сам хуже того же вора «Шерстяного»! Но тот то хоть вор в законе, а этот? Это настоящий гад, оборотень! Днем служит Родине, а по ночам приворовывает из товарных пакгаузов на товарной.
Тихо, тихо не кричи, соседи услышат и донесут участковому. Будет он, потом и на тебя доносы строчить. А я, я же не могу потерять двух мужиков, сказала мать, держа сына за руку.
Краснов младший был в гневе. Он ходил по комнате взад и вперед и на ходу хватал какие то вещи. Подержав, он тут же с остервенением бросал на место и вновь продолжал свои непонятные телодвижения.
Все эти трагические для семьи Красновых минуты Леночка сидела молча. Она с сочувствием и жутким страхом наблюдала за своим кавалером и нервно руками теребила носовой платок. Ей показалось, что Краснов как то изменился и даже повзрослел. Из веселого и беззаботного семнадцатилетнего юнца, он в этот миг превратился в настоящего мужика наделенного силой волей и непоколебимостью духа. Его лицо стало суровым, а глаза как то сузились, словно у хищника в момент охоты. Все в его поведении говорило, что теперь он как мужчина является для матери опорой и надеждой.
Впервые в жизни Валерка, в присутствии матери, достал из кармана пачку папирос, дунул в гильзу, и с силой сдавив ее своими зубами, закурил. Раньше побаиваясь отца он никогда этого не делал, но сегодня был тот день когда он окончательно превратился из юноши в настоящего мужчину.
Сидевшая на диване мать, увидев сына курящим, даже не удивилась и ничего не сказала. Смолчав, она в ту самую секунду поняла, что ее сын Валерочка, как она его называла уже не тот мальчик, которого она нежно целовала в родильном доме и кормила своей грудью. Он вырос, и теперь он вполне может сам решать, что ему делать.
Давно куришь? спросила она.
Скоро уже год, ответил Валерка.
А если узнает хотела вдруг сказать мать, но осеклась на последнем слове, вспоминая кошмар сегодняшнего утра.
Я, наверное, пойду домой? спросила Леночка.
Сиди! властно сказал Красновмладший, и, тронув ее за плечо, усадил на место. Пойми Леночка, ты сейчас нужна мне и матери. Ты, словно бальзам на наши растерзанные души и сердца.
Лунева махнула головой в знак согласия и смиренным голосом, сказала.
Хорошо, я побуду у вас еще немного.
Так девушки Слезами горю не поможешь! Кушать надо. Давай мать, накрывай стол, будем питаться и думать, как нам дальше существовать. На сытый желудок оно ведь лучше всего думается, сказал Валерка, словами отца, показывая, таким образом, что теперь ему предстоит стать во главе семьи Красновых.
В эту самую минуту мать окончательно убедилась, что сын стал главой семьи и теперь только он в состоянии принимать твердые мужские решения. Приподнявшись с дивана, мать глубоко вздохнула, и, поправив фартук, впервые за целый день улыбнулась молодым. Подойдя к ним, она поцеловала Валерку и Луневу, и сказала:
А в ребята, уже взрослые
ЛАВА ДЕВЯТАЯ
СМОЛЕНСКИЙ ЦЕНТРАЛ
Следственная камера восемьдесят три смоленской тюрьмы, а в народе (централа) утопала в табачном дыму. Он, словно туман, висел в пространстве замкнутой комнаты и, перемешиваясь с запахом мочи, исходившей от тюремной «параши» выедал глаза.
В такой духоте этой зловещей и жуткой атмосферы кипела совсем другая жизнь в отличие от жизни на воле. Подследственные арестанты из за жары, сидели на верхней наре по пояс голые и азартно резались в самодельные карты, которые они почти каждый день клеили из тетрадных листов при помощи прожеванного хлебного мякиша.
Тусклая, почерневшая от ваты лампочка «Ильича», вмонтированная за решетку в противоположную стену, лишь обозначала присутствие в камере круглосуточного света. Глазок в камеру, он же «волчок» или по арестантски «сучка», раз от разу открывался и в нем появлялось недремлющее око местного вертухая, который блюл порядок и соблюдение советских законов в камере.