А Коля открыл и ткнул:
Вот! мол, знай наших! «Николаю Николаевичу Ненадышину, другу и соавтору».
Ты тут тоже приложился?
Душой, душой! похоже было, что первый обмыв уже произошёл, это же наше общее, только мы сказать не умеем. Да ты, Тимофеич, почитай, не бойся, Коля угадал опасение начальника, если понравится, я для тебя возьму из авторских, ещё есть, и ушёл.
«Издательство «Скорпион», 3000 экземпляров, ого!» пробубнил про себя и наугад открыл, попал на середину длинного стихотворения, видимо, про Лыткарино: «Мой тихий город Лыть. Над башней лёт стрижа. Здесь я любимым быть себя не утруждал, здесь у любви печи нас смехом замело. У мотылька свечи горит одно крыло. Другое воска плеть, я мну его и гну, на нём не улететь в другдружнюю страну, на нём не переплыть остуженный ручей. Мой тихий город Лыть, ты мой, а я ничей» Вздохнул, чуть затеплилось в груди, да ещё царапнуло по тёплому, открыл в другом месте пробежал глазами, улыбнулся: конечно, физик лирику так просто не сдастся.
Нейтрино, наделённое умом,
(Ум дока до различного экстрима),
Промчится, не задев крылом
Ни кварка мимо, мимо, мимо
Всех плазм и ядр земных,
Сквозь тьмы и тьмы фотонов,
Сквозь лес, сквозь завсегдатаев пивных,Сквозь нас с тобой, сквозь наших дум фантомы,
Сквозь наши размышления о нём,
Сквозь всё, что размышленьям этим пища,
И так подумает нейтриновым умом:
«Бог мой! Какая пустотища!»
И лишь на вылете волной по жилам дрожь,
И непонятный страх холодным потом:
«Умом пустоты эти не поймёшь,
Должно быть, есть невидимое что-то»
Попробовал вспомнить, были где прецеденты, чтоб если не подвальный физик, то футболист, у которого мозги в ногах, становился поэтом? Не вспомнил, и отложил ЖТФ в дальний ящик.
Это было года два назад, а в прошлом году Алексеев со своими друзьями-писателями ох-хо-хо зарегистрировали свое малое издательство со странным названием «Ликус» и даже издали брошюру «Первые шаги в Православном храме». И всё это что и было недоступно пониманию Тимофеича, умнейшего во всём НИИПе человека не выпуская из рук стакана! Чудны дела твои
А однажды он даже пришёл на какой-то их праздник в лесу, ах, да 60 лет Окуджаве! Не только для НИИПа, приглашали, как обычно, всех, даже в городе развесили объявления, но раньше гостей пришли дружинники с милицией, всех зачем-то разогнали (виноват Окуджава, что родился в День Победы?), правда, никого это не обескуражило, ушли к Африке в гараж, напелись (что характерно в основном песен военных, чего было разгонять?), потом, напились, конечно, как змеи (когда начали пить, он ушёл, но напились все наверняка) ничего особенного.
Да, нынешние молодые физики с пахнущими типографской краской дипломами в карманах, приходили уже стариками. Для них заканчивалась пора активного поглощения знаний, тот полёт по вершинкам, над зияющими пустотами незнания, которые должны бы со временем заполняться сами собой, да только вместе с инерцией полёта отчего-то вдруг пропадала и сама тяга к знаниям, и, вопреки тезису о заполняемости пустот, стирались и сами вершинки, превращающиеся в унылые холмики на безрадостной равнине жизни, скудно освещаемые заходящим солнцем памяти Это, к сожалению, было уже почти правилом для поколения, и тем более странным было неожиданное второе дыхание у этих «колхозников», которые под несмолкающий аккомпанемент звона стаканов и булек (по булькам они наливали) открывали в себе неожиданные таланты и откуда-то всасывали требуемую этим талантам совсем неакадемическую информацию Футболист Алексеев поэт? А физика истории? Чуднее может быть только воцерквление балбеса Паринова
Ещё, глядя на эту команду, иногда казалось ему, что два каких-то демиурга, как толстовские ямщики на кнутовище, конаются на ней, на команде чья возьмёт: или утопит в стакане, вместе со всем их поколением, Тёмный, или возвратит к собственному прообразу Светлый.
«А ведь мы не склонны искать причин хорошему. Иное дело плохое: неудачи, болезни, проблемы. Тут мы, знатоки судеб и ищейки времени, враз указываем на причины, большие и малые, общие и частные. Заболел потому что а денег нет потому что а кирпич на голову свалился, потому что Но вот перемены к лучшему мы без всякого объяснения, без намёка на внешнее влияние приписываем самим себе, по сути-то оно верно, хорошее в нас, то есть присуще нам изначально, вот только почему-то спят порой наши спящие почки и зиму, и весну, и лето осенью, бывает, мы о них спохватимся: вот же они, наши таланты и дарования, лежат себе под полувековым нафталином, целёхонькие (в смысле нетронутые), сдавит нездешняя печаль душу, да тут же и отпустит главное, что есть были нет есть, есть и таланты и дарования, и пусть те, у кого их нет, пыжатся и выёживаются в своём развитии, мы-то от Бога даровитые, нам и поспать можно И спим. Случись же какому таланту проснуться (отчего?), мы причину тому не спрашиваем. А зря. Да, сила наша, но для пробуждения её нужны причины куда большие, чем для умирания, и живут те причины уже не внутри нас, а снаружи: как дождичек, как солнышко для зёрнышка, как земля, земля родимая с накопленными веками в ней соками и силами. То есть, сколько б ни сидели наши физики в каменном НИИПовском мешке, сколько бы они там ректификата не испили, чего бы там не ускоряли и не расщепляли, ничего бы из них, кроме тихих (в лучшем случае) алкоголиков не получилось, надо на волю, на простор, где дождичек, солнышко земля!»