Бледная, с широко открытыми от страха глазами, Мунира забилась в уголок. Таня же решительно подошла к телефону и, набрав номер, совсем-совсем спокойным голосом так показалось Мунире сказала:
Папа, у нас электричество погасло. Мы одни с Мунирой. А рядом загорелся дом
С тех пор Мунира полюбила Таню ещё крепче и старалась во всём подражать ей
Суфия-ханум вернулась поздно, уже в первом часу ночи.
Мама, что с тобой? Ты больна?
Очень устала, Мунира, Суфия-ханум тяжело опустилась на диван.
Ты совсем не бережёшь себя, мама, нежно гладила Мунира рано поседевшие, собранные низко на затылке волосы матери. Разве можно работать так много? Вот напишу папе.
Суфия-ханум хотела улыбнуться, но улыбка не вышла. «Если бы ты знала, что с твоим папой», подумала она.
Отдохни капельку. Сейчас всё будет готово.
Суфия-ханум вышла умыться. Мунира шепнула Тане:
Наверно, на бюро стоял какой-то неприятный вопрос. Мама в такие дни всегда волнуется.
Она принесла из кухни дымящуюся в высокой миске чумару и, чтобы хоть немного отвлечь мать от её мыслей, опять принялась рассказывать о выходке Галима.
Суфия-ханум, рассеянно слушая дочь, торопливо съела тарелку чумары.
Ну, девочки, пора на покой. Завтра рано вставать.
Мунира с Таней ушли в свою комнату, но долго ещё, выключив свет, шептались в постели.
Суфия-ханум осталась в столовой. Наконец-то одна!.. От внутреннего озноба у неё вздрагивали плечи. Кутаясь в пуховый платок, она вновь и вновь перечитывала помятый листок бумаги с наезжающими друг на друга буквами, видно, писали карандашом на чём-то неровном, может быть на снарядном ящике.
С тех пор как финны спровоцировали войну, Суфия-ханум беспокойно ждала известий от мужа. Её Мансур был там, в огне, и она мысленно следила за каждым его шагом. Как-то в одном из очерков «Правды» она прочла, что полк Ильдарского ведёт бои на основном направлении, и сердце Суфии-ханум забилось от гордости и тревоги. «Мансур, почему я не рядом с тобой, как это было в гражданскую войну? думалось ей. Трудно, наверно, тебе, Мансур, трудно, наверно, твоим бойцам» Она старалась представить себе далёкую Карелию и видела лишь нагромождения скал и ледяные озёра.
Детство Суфии-ханум протекало в Златоусте. Её отец много лет варил сталь, мать работала подносчицей на том же заводе. Началась гражданская война, восемнадцатилетняя Суфия ушла в Красную Армию и на фронте встретила командира взвода Мансура Ильдарского.
А потом, разделяя все трудности походной жизни, прошла вместе с мужем по многим боевым дорогам. И Мунира, единственная их дочь, родилась между боями.
Когда Мунира спрашивала мать о месте своего рождения, та отвечала:
Родина твоя, дочка, Дальний Восток. На свет ты появилась в палатке полевого госпиталя.
Суфия-ханум некоторое время жила у своих стариков, потом переехала в Москву, к мужу, слушателю военной академии. Много округов изъездили они Мансур служил в разных городах. Но когда Мунире пришла пора учиться, Суфия-ханум прочно осела в Казани: не хотелось отрывать Муниру от родной школы. В этом году Мунира заканчивает десятилетку, но до сих пор она ещё не решила, какой изберёт жизненный путь. И Суфия-ханум с нетерпением ждала окончания войны. Мансур писал, что после завершения кампании будет проситься в отпуск. И она надеялась, что они сообща выберут будущую профессию дочери.
А вместо того в руках Суфии-ханум это горестное письмо. Она получила его сегодня утром, после того как проводила Муниру в школу.
«Во время штурма линии Маннергейма наш любимый командир Мансур Хакимович получил тяжёлое ранение» в который раз перечитывает Суфия-ханум и прижимает письмо к глазам. «Мансур!..» беззвучно плачет она, положив голову на руки, и видит юное, смуглое, сосредоточенное лицо Мансура, Мансура времён гражданской войны.
Никогда не забыть ей того дня, когда Мансур спас её от позора и смерти. В украинских степях на их небольшой конный отряд внезапно налетели петлюровцы. Суфия, оберегая раненого красноармейца, осталась во вражеском кольце.
«Спасайся, сестра!» успел крикнуть раненый и упал, зарубленный саблей. Петлюровец уже бросился на Суфию. И тут словно из-под земли вырос около них на взмыленном коне Мансур. Сверкнули клинки, захрапели кони. А безоружная Суфия ничем не могла помочь своему защитнику. Мансур бился против двоих. Потом он поднял Суфию на седло, и они помчались по степи. То слева, то справа свистели пули. Суфия чувствовала жаркое дыхание Мансура на своей шее. Вражеская пуля могла бы попасть в неё, только поразив Мансура