)
- А может быть, догадаетесь, Александр Сергеевич?- протянул
почти заискивающе превосходительный Александр Сергеевич.
Комиссия его сиятельства настаивала на спешном ответе.
- Нет, не догадаюсь, генерал. Я и сам немало стихов сочинил,
да к тому же все возмутительные рукописи ходили под моим именем,
как все похабные ходят под именем Баркова. Пусть перешлют
потребуйте!
Пушкин лукавил: он понимал, что ответа требует комиссия, созданная по делу Алексеева, а дело это заведомо о стихах, озаглавленных "На 14 декабря". Но увидеть рукопись необходимо: может быть, их исказили? Смертную казнь дали Алексееву неужели только, чтобы пугнуть Пушкина?
Генерал Шульгин гордился исполнительностью; на сей раз, однако, пришлось ответить его сиятельству великому князю Михаилу Павловичу, что, дескать, ответ будет дан позднее, ибо "Александр Пушкин не знает, о каких "известных" стихах идет дело, и просит их увидеть".
Тут бы арестовать этого Пушкина, тем более что и Михаил Павлович готов дать соизволение. Шульгин ждал приказа на задержание беспокойного тезки и препровождение его к месту суда, в Новгород. Арестовать легче, нежели посылать нелепые ответы - дескать он, Пушкин, "не знает, о каких "известных" стихах идет дело"! Не сочтут ли такой ответ издевательством, а генерала Шульгина к тому причастным? Распоряжения на арест не последовало, список же стихов Шульгиным получен через неделю - в запечатанном конверте на имя секретаря Пушкина и "в его собственные руки": распечатать его адресат должен был в присутствии обер-полицмейстера и, прочитав, снова запечатать своей личной печатью, после чего, наложив еще и свою печать, генералу Шульгину вменялось в обязанность самоспешнейше послать пакет Особой комиссии военного суда. Прочитав все эти указания, Шульгин поежился: выходит, ему не доверяли прочитать "известные стихи"! Ему, обер-полицмейстеру Москвы? Что же это за возмутительное сочинение, если оно окутано такой тайной? А с другой стороны, если оно столь ужасно, зачем преступник гуляет на воле? Зачем ему дана возможность сочинять? Да еще оскорблять суд и полицию?
По второму вызову Пушкин явился в кабинет генерала, почти что уселся на стол, вульгарно опершись на него задом, и безо всякого благоговения, небрежно, торопливым движением вскрыл конверт. Затем, нетерпеливо пробежав глазами исписанный листок, присел на краешек кресла, исправил какие-то ошибки, буркнул себе под нос что-то не слишком уважительное и во мгновение ока написал ответ. Шульгин, заглянув из-за плеча, полюбопытствовал:
- Александр Сергеевич, разберут ли там вашу руку?
- Разберут, Александр Сергеевич,- им надо. Прочтите, генерал,- добавил Пушкин, бросив на хозяина многозначительный взгляд, означавший: хоть вам и не разрешено, а читайте, мы никому не скажем.
Шульгин медленно прочел таинственные стихи под зловещим заглавием, а затем объяснение Пушкина. Оно гласило:
27 января 1827 г. В Москве.
Сии стихи действительно сочинены мною. (Такой прямоты
Шульгин не ожидал - на что он нарывается, этот щелкопер? Забыл
он, что ли, о смертном приговоре Алексееву?) Они были написаны
гораздо прежде последних мятежей (Что же ему остается твердить,
если уж авторство признал? Но как это докажешь?) к помещены в
элегии Андрей Шенье, напечатанной с пропусками в собрании моих
стихотворений. (Значит, как раз этот кусок и был "пропущен"?
Хитер тезка! Но и режет он себя, сам того не понимая: строки,
запрещенные цензурой, распространению не подлежат.)
Они явно относятся к французской революции, коей А.Шенье
погиб жертвою.