Что? говорит Мидж.
Попросту отказалась от еды, говорит он.
Зачем? говорю я и, пока это говорю, снова чувствую всем своим нутром вкус тоста.
Потому что она была типа анорексички, говорит Мидж, и пересмотрела собственных фоток в журналах.
Потому что ей больше ничего оставалось, говорит мне дедушка поверх головы Мидж. Тогда все так поступали из протеста. Мы бы все так поступили. Я бы тоже так поступил. И вы.
Уж я-то нет, говорит Мидж.
Как миленькая. Ты бы тоже так поступила, если бы больше ничего не оставалось. И тогда Жгучую Лили заставили есть.
Как так? говорю я. Нельзя же заставить кого-то есть.
Вставили в горло трубку и засунули в трубку еду. Вот только по ошибке вставили не в то горло в дыхательное, и закачали еду прямо в легкие.
Зачем? говорю я.
Фу, говорит Мидж.
Роб, говорит бабушка.
Они должны знать, говорит дедушка. Это правда. Так было. И после того, как ей засунули в дыхательное горло трубку, Лили очень сильно заболела, так что пришлось выпустить ее из тюрьмы, иначе бы она умерла. А это было бы очень плохой рекламой для полиции, для тюрьмы и для правительства. Но когда Жгучая Лили поправилась, ввели новый закон, который гласил: «Как только одна из этих девушек вылечится на воле, а не будет умирать здесь в тюрьме, у нас на руках, будто это мы ее угробили, можно тут же снова ее арестовать». Но знаете что?
Что? говорю я.
Что? говорит Мидж.
Жгучая Лили постоянно проскальзывала между пальцами. Она вечно выходила сухой из воды. Вечно поджигала пустые здания.
Она что, чокнутая была? говорит Мидж.
Только пустые здания, заметьте, говорит дедушка. «Я никогда не подвергну опасности ни одну человеческую жизнь, помимо своей, сказала она. Входя в здание, я всегда кричу, чтобы убедиться, что там никого нет. Но я буду заниматься этим, сколько понадобится, чтобы изменить мир к лучшему». Вот что она сказала в суде. Она называла себя в суде кучей разных имен. Лилиан. Ида. Мэй. Тогда еще не знали, как нынче, внешности каждого из нас, и она могла проскользнуть между пальцами, как проскальзывает вода, если зажать ее в кулаке. Тогда еще не пользовались кинопленкой и фотографиями, как нынче, чтобы знать, кто каждый из нас такой.
Я поднимаю руку, свернутую в кулак. Разжимаю ее, затем сжимаю.
И она продолжала этим заниматься. А полиция все время за ней охотилась. И мы знали, в следующий раз она точно умрет умрет, если ее снова поймают, ведь она слишком ослабла и уже не переживет этих голодовок. И вот однажды вы слушаете?
Да, говорим мы.
Однажды, говорит дедушка, ко мне пришла одна наша подружка и сказала: «Завтра ты должна будешь нарядиться посыльным».
Что еще за посыльный? говорю я.
Тс-с, говорит Мидж.
Я была невысокая, говорит дедушка. Мне было девятнадцать, но я могла сойти за двенадцати- или тринадцатилетнюю. И я немного смахивала на мальчика.
Ну да, говорит Мидж, ведь ты же им и был.
Тс-с, говорю я.
И я проверила одежду, которую она принесла мне в сумке, говорит дедушка. Одежда была довольно чистая, не слишком вонючая, слегка пахла кожей, слегка пахла парнями.
Фу, говорит Мидж.
А как пахнут парни? говорю я.
На вид казалось, она будет мне впору. И кто бы мог подумать подошла. В общем, я надела ее на следующее утро и села в продуктовый фургон, который остановился рядом с моим домом. И девушка, что вела грузовик, вышла, а за руль сел парень, и, выходя, она поцеловала парня. А перед тем как залезть под брезент в задней части фургона, девушка дала мне свернутый комикс, яблоко и корзину со всякой всячиной чаем, сахаром, капустой, парой морковок. И сказала: теперь натяни пониже фуражку и уткнись головой в комикс, а когда выберешься из фургона, грызни яблоко. В общем, я все это сделала сделала, как она сказала: раскрыла наугад комикс и держала его перед собой, картинки всю дорогу прыгали перед глазами, и когда мы добрались до нужного дома, парень за рулем остановил фургон, входная дверь дома открылась и женщина крикнула: «Все хорошо! Он здесь!» И я зашла сзади, как обычно делали посыльные, прикрываясь комиксом и два раза откусив от яблока, а оно было большое яблоки тогда были гораздо больше, в те времена, когда я была девушкой.
В этот раз Мидж ничего не говорит. Она жадно слушает, я тоже.
И в коридоре большого старого дома я увидела себя в зеркале, только это было не зеркало и это была не я. Это был кто-то другой, одетый точно так же: привлекательный парень в точно такой же одежде. Но он был очень, очень красивый, и так я поняла, что он не я, а я не он.