Тогда я впервые в жизни не чувствовала себя одинокой в своих амбициях. Мимо нашего дома то и дело с цоканьем пробегали угрюмые лошадки в специальных подгузниках, тащившие в экипажах милых добродушных туристов лучшей метафоры для писательства и не придумать. Одна из моих подруг работала в местном художественном колледже, где днями напролет должна была заниматься чем-то вроде придумывания синонимов к слову «брызги», а другая пять лет писала роман о гагарах, что, по моему мнению, абсолютный максимум времени, которое человек может потратить на гагар, хотя, возможно, это был настоящий шедевр. Чуть дальше по улице жили поэты, устраивавшие поэтические чтения каждый месяц мы собирались вместе, напивались дешевым виски, слушали, как поэты-путешественники читают свои сочинения, а затем плечом к плечу возвращались домой, покачиваясь, как трава на ветру. Иногда по утрам после этих чтений, наевшись с похмелья яиц и салями в закусочной по соседству, мы отправлялись на кладбище Бонавентура рядом с островами поговаривали, что там жили призраки. Не знаю, правда ли это место назвали в честь Святого Бонавентуры или нет, но вообще это было бы уместно, ведь по легенде он продолжал писать свои мемуары даже после смерти. Единственная сохранившаяся после него реликвия это рука, которой он писал. Есть в этом что-то божественное убить человека и заставить его руку продолжать писать книги.
Там же был похоронен поэт Конрад Эйкен, который однажды сказал: «Поэты отвратительны. Особенно когда сбиваются в крупные стаи». На мой взгляд чистая клевета. До того, как я встретила других поэтов, я беспокоилась, что они даже в обычном разговоре постоянно употребляют слово «мол» и заставляют тебя играть в дурацкую игру, где каждый участник должен нарисовать часть тела и никому не показывать, а потом все складывают свои рисунки вместе. Но я ошиблась. Все эти поэты оказались совершенно нормальными людьми даже помнили наизусть номера своих телефонов. Я впервые в жизни попала в «стаю» и была вполне счастлива оказаться среди других жвачных животных.
Но в остальные дни я старалась держаться особняком. Мне нравилось ходить к реке, в воде которой плескались новые идеи, яркие, как рыбья чешуя. Будь у меня пара монет в кармане, я бы покупала себе кофе и багет и каталась на пароме туда-сюда, как Эдна Сент-Винсент Миллей, а спустя какое-то время шла домой, окруженная туманом неги и созерцания, поблескивая, но не от пота, а от просветления.
Джейсон работал в газете редактировал и оформлял развороты, следил за подвигами местных политиков, каждому из которых они давали прозвища в духе «Саксофонистый Чемберфан». Он развлекался тем, что вставлял в текст все более и более возмутительные каламбуры, кульминацией которых стал заголовок к репортажу о забеге такс: «Сосиски наготове». Он был так горд собой за этот каламбур, что в тот вечер принес домой бутылку шампанского.
За сосисок! провозгласил он. И за их долгую жизнь!
Одной из его обязанностей было отвечать на звонки, и каждый вечер ему звонила некая пожилая дама и выкрикивала какие-нибудь три новости подряд, а затем просто вешала трубку.
ДЖОРДЖ БУШ. ЯДЕРНЫЙ ХОЛОКОСТ. ЛОШАДИНОЕ МЯСО В ГАМБУРГЕРАХ!
Она повторяла эти фразы три раза, выдерживала небольшую паузу, а затем величественно говорила:
В печать.
Казалось, будто она занимается этим уже не первое десятилетие.
ВЫСАДКА НА ЛУНУ. ОБВАЛ ФОНДОВОЙ БИРЖИ. КРАСНЫЕ МУНДИРЫ НАДВИГАЮТСЯ.
Не женщина, а новости во плоти. И в конце всегда была одна и та же фраза:
В печать.
Есть, мэм, всегда с удовольствием отвечал Джейсон, и она вешала трубку с удовлетворенным щелчком и чувством выполненного долга. Где бы они брали такую важную и достоверную информацию, если бы не она! Иногда я думаю, что и моя матушка в седые годы взвалит на себя подобное бремя, и с нетерпением жду ее вклада. Эта работа нравилась ему намного больше, чем все предыдущие. Однажды он повел меня на экскурсию в типографию люди там до сих пор теряли пальцы при работе на станках, хоть на дворе и был уже двадцать первый век. Там даже висел календарик «Количество дней без происшествий», и я поневоле задумалась о том бедолаге, которому на следующее утро после происшествия пришлось бы подняться по лестнице и покалеченной рукой отлистать календарик обратно на ноль. На улице расстилалась чернильная ночь, а мы стояли и наблюдали за тем, как идет печать. Станок одну за другой выплевывал первые полосы газеты с пылу с жару, полыхающие какими-то ужасными новостями. В печать.