Проехать в Камышлык можно было только через Завальские ворота седловину, благодаря которой Вал делился надвое примерно посередине, через эти ворота вела дорога, которая за ними разветвлялась на несколько дорог, все из которых вели к морю. Правая крайняя дорога к морю вела вдоль кустов шиповника и боярышника, разросшегося там в изобилии, невдалеке от обрыва, за которым образовалось обширное оползневое пространство огромные слои земли, вместе с растительностью, год за годом, начиная от Семеновых круч, сползали к морю, захватывая все больше и больше пространства, и делая эту часть Завала абсолютно непроходимой. В равнинной части Завала, славившейся своими полями, цветущими разнотравием и спускающимися, с небольшим уклоном к самому морю, мужики косили сено, заготавливая его для скотины, на берегу же обосновались рыбацкие артели. Это были рыбацкие места Булганакских, которые справа граничили с Кутянскими артелями, а слева с Мамскими (жителями Мамы Русской). Хоть мужики были и суровые, но каких-либо стычек, а не дай бог, поножовщины, не возникало моря и его запасов хватало на всех. А о том, чтобы пересыпать чужие сети, или не дай бог поживится за счет других, не могло быть и речи. Нечастые случаи, возникающие, когда-никогда, жестоко и навсегда пресекались. Это был суровый рыбацкий закон, и тот, кто хотел жить, в буквальном смысле этого слова, его исполнял. Весной, во время нереста осетровых, существовал негласный запрет на всякую ловлю, который исполнялся всеми беспрекословно. И в случае нарушения, при необходимости, карался, вплоть до смерти. И такие случаи изредка, но бывали. Таковы были суровые будни жителей небольшого приморского села под названием Булганак.
-2-
К слову сказать, жили мы в каменном доме на Чортоскубовой стороне. Дом был сложен из «семерика», и он стоит до сих пор и будет стоять еще столько же и еще раз по столько. Дом состоял из двух комнат и сеней. В одной мы спали на лежанке, там же стоял стол, за которым собиралась наша семья за обедом, в дальней, от входных дверей по ходу была спальня родителей. Собираясь за обедом в большой комнате, мы сидели на лавке вдоль стены, напротив, за столом, сидели родители. В углу был установлен «мыснык», в котором была собрана посуда, завешенный шторкой. Вдоль противоположной стороны комнаты стояла русская печь или по нашему «пичь», с лежанкой. Стол, во время обеда, венчал казанок, в котором находилось кушанье, и каждому из нас принадлежала деревянная ложка. Ели все прямо оттуда и не дай Бог, чтобы кто-то посмел стянуть какой-нибудь кусок от противоположного борта казанка, сразу мог получить деревянной ложкой по лбу, что сопровождалось батьковой фразой:
Ешь возле себя.
Этот неписаный закон мы знали и старались его соблюдать, так как опасались последствий.
В сенях в холодное время года могла жить корова с теленком, или само теля, если было уже достаточно большим, чтобы обходиться без мамки, и в мои обязанности входило уносить из-под них все их испражнения, которые они производили в достаточном количестве. Ко всему мне нужно было успеть подставить под них ведро, чтобы они окончательно не загадили сени (или по нашему «сины»). При этом стоит напомнить читателю, что у меня уже был младший брат, который на звук журчания, мог и проснуться, от чего я мог схлопотать и оплеух.
Вот в таких нехитрых условиях и жила наша семья, они ничем не отличались от условий других семей в нашем поселке и являлись условиями привычными. Таков был уклад жизни того времени.
Както в один из дней осени, моя мама предложила перевести телку в дом, иначе, не дай бог ее украдут. А сказать по правде, воровство в то время процветало, как процветает оно сейчас и, судя по всему, процветать будет на наших просторах еще очень продолжительное время. Батько на ее слова ответил:
Будеть весть по слободе, что начали красть, так переведем.
Ну добре, ответила мать.
И этой же ночью нашу телку украли.
К слову о ворах. Крали, как правило, заезжие. И не дай бог, им было пойматься нашим сельчанам. Правосудие чинили по месту. В этой связи хочу вспомнить нашего односельчанина Фетиса, то ли это имя было, то ли прозвище, не могу сказать, однако он был очень злой дядька. И если ловили вора, то его вязали и чинили самосуд. Этот Фетис шел со двора со словами :
Йду вора быты,
И возвращался он только вечером, уже удовлетворенный, задумчивый, занятый своими мыслями.