Обустроился и принялся готовиться к зиме. Оставалось немного до декабря первого снега. Поэтому я торопился, таскал и сушил мхи, лишайники, хвою, траву. Конечно, очаг сделал. Варил незамысловатое и, главное, из местного озерца стал таскать рыбу. Такого хариуса да форели ни один князь земной не едал.
Ах, не представляешь, какое было мне счастье!
Постепенно, как ни странно, стал обрастать народом.
Охотники тропами ходят, свои зимники[11] готовят к соболиной охоте. Конечно, к моей берлоге забредают. Им ох как интересно все же человек свежий. Да не местный. Да оброс и живет в пещере, даже избушку не поставил. Что-то не то. Непонятно. А коли непонятно то и загадка. А человек как обезьяна: любопытен сверх меры. Я же эту меру не удовлетворял. Пил чай, угощал гостя. Он и оставлял обязательно и пачку чая, и махры, и банку тушенки.
Охотники были довольны, что я зверя не брал. Даже для пропитания, уж кабаргу бы мог. Но не стрелял.
Видно, на самом деле, правы бабы местных сел: поселился отшельник. И начали шептаться. Бывший убивец, грехи замаливает. Очень уж много на нем крови Это все бабы по избам вечерами судачили. Ах, интересно-то как увидеть отшельника. Да живого, а не со сказок.
Я зиму пока тянул хорошо. Очаг мой камнем обложил, два котелка у меня есть. Ел немного и ходил на свое проточное озеро. Лунку пробил, а к ней рыбка всегда подскачет. Вот тебе и уха на обед, и жареха на ужин.
Смешно, часы потерял. Хорошие были, швейцарские. Река Катунь дань взяла.
Я вообще стал, как понимаю, немного святым. Ни от чего не огорчаюсь. Раз уронил часы в Катунь, значит, ей нужнее. Ну не идиот ли? А где диалектический материализм?
Вот однажды пришли двое. Охотники, из села Прижимки. Еды принесли много. Попросили разрешения ночевать. Да кто откажет-то?
Пьем чай. Конечно, про погоду, что, старики бают, зима будет «чижолая».
Наконец один, видно главный, мне и говорит, так тихо, мирно: «Ты, мил человек, не обижайся. Но по округе» это километров двести триста «слух прошел, что ты поселился как отшельник и святой человек. Не держи гнева на нас, но поведай, верно ли, что бабы судачат по вечерам, когда пряжу прядут? Мол, ты возродился в Питирима-отшельника и многое тебе открыто. Нас, скажу честно, особо интересует излечение, ибо докторов и фельдшеров в наших глубях отродясь не бывало. Ежели что, то травки да бабкины наговоры али везти в поселок. Это по Катуни бежать за триста верст, далече однако. Как ты, мил человек, думаешь? Да и как тебя звать? А то неудобно. Вот тут я, охотник, меня зовут Пахом. Мол, вся сила в ём»
Посмеялись.
«А мой дружок сосед, зовут Ефимием. Он из крестьян. Выращивает. Вот с этого мы и живем. Тебя-то как звать-величать?»
Ну, крутить нечего. Я честно сказал, звать Арнольдом. Батюшка был Лазарь.
«Святое имя», уважительно отметили гости.
«Я вовсе не знахарь, не лечебных дел мастер и просто ушел от мира, рассказываю. Мир для меня стал тяжелый».
Я почувствовал, что заговорил уж как реальный отшельник. Не объяснять же местным, что меня заказали.
«Может, ты травник? У нас в травах большая сила заложена. Мы имя и спасаемся. Коли лихоманка или поясницу схватит».
Тут меня дьявол дернул.
«Коли поясница, возьми зверобой да с солодкой. На пол-литра водки все как рукой сымет».
Говорю, а сам думаю: «Что я несу, что я несу?!»
Но гости мои покивали головами, и улеглись мы спать. Я, как всегда, камень привалил ко входу. Береженого и бог бережет.
С тем утром мужики и ушли. Часы при них были, и утра того было восемь часов. Я их проводил и долго видел, как две фигуры уменьшались в ущелье. Моем, пустынном, по которому бежит очередной ручей. Напоить Катунь.
«Скоро снег пойдет», подумал я и стал пилить очередной сушняк.
Дров было сколь хошь.
Мне неожиданно на самом деле стало казаться, что я и есть тот самый Питирим, который был кровавым Кудеяром.
Арик вдруг приподнялся и довольно сильным баритоном, даже скорее баритональным басом, пропел:
Жило двенадцать разбойников
Жил Кудеяр-атаман
Честно говоря, я забыл, где мы, кто мы и с кем это я. Верно, яркая вспышка этого вульгариса.
Мы сидели молча. Я сквозь разрывы времен рассматривал свою бестолковую жизнь. Арик вспоминал Алтай.
Ну, зима прошла для меня хорошо, продолжал он. Начал ладить избушку. Вот же смешно. Не плотник я, не лесоруб. А все как-то получалось, и избушка почти была к осени готова. Даже сложил камелек, ведь ни плиты, ни труб у меня не было.