Знаете, что Молоденькие женщины об этом не рассуждают. Это вот мы, старушки, можем рассуждать и быть с понятиями, а ей двадцать лет. Я все-таки пожила уже, лет на восемь старше ее, видала виды и понимаю, а ведь она еще совсем дурочка.
Что же она говорила? тревожно спросил Костя и перестал есть.
Хорошенькую квартирку хочет, лошадей
Но где же я это все возьму? Вот умрет дядя и оставит мне что-нибудь, тогда
Не рассуждают, говорю, об этом молоденькие женщины. Я говорила ей, успокаивала ее, но она рвет и мечет. «А вдруг, говорит, его дядя еще три года проживет?»
Костя теребил салфетку и чуть не плакал.
Мебель, пожалуй, я берусь вам достать в долг, проговорил до сих пор молчавший Шлимович.
Достаньте, Адольф Васильич, будьте другом. А что она, Лизавета Николавна, вам еще говорила?
«Не может быть, говорит, чтобы он, будучи при таком большом дядином деле, не мог денег доставать».
Ах, это она и мне поминутно говорит! Но, во-первых, у нас дело совсем небольшое, дядины деньги в домах и в капитале, а во-вторых, делом не я один заправляю, а ко мне цепной пес приставлен старший приказчик. У него касса, а не у меня. Вот умрет дядя Жалко, что вы ей не сказали, Лизавета Николаевна, что я ей уже ротонду купил. Прелестная ротонда, крытая бархатом, на черно-буром лисьем меху. Она спит и видит ротонду, и это ее утешило бы. Сегодня вечером, впрочем, я ей преподнесу ротонду Одно вот только как мне из дома урваться, если с дядей что-нибудь случилось?
Костя задумался и поник головой.
Кушайте макароны-то, Константин Павлыч, кушайте, сказала Лизавета Николаевна.
Ах, Лизавета Николаевна, мне и кусок в горло не идет! Что она еще говорила? Дорезывайте уже, говорите.
Многое говорила. У ней был сегодня какой-то антрепренер. Из Харькова или из Киева. Так она рассказывает. Дает ей пятьсот рублей в месяц и зовет ехать с собой. В оперетку зовет. Надя затем и приходила ко мне, чтоб посоветоваться. «Что я, говорит, тут в Петербурге получаю?
Семьдесят пять рублей в месяц. Положим, говорит, с будущего месяца за мой успех мне здешний антрепренер обещал сто двадцать пять, но ведь это все не то, что пятьсот». Разумеется, я ее уговаривала остаться в Петербурге, но она хочет ехать.
Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.
Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! крикнул он.
Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:
А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:
«Что мне, говорит, Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и»
Не уйдет она, никуда не уйдет! горячился Костя.
Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.
Я без нее жить не могу, проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.
Но ведь надо все ее прихоти исполнять, продолжала Лизавета Николаевна. Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.
Конечно, там более на виду, проговорил Шлимович. Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья
Карьера Там ей цена вдвое будет.
Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, доколачивала Костю Лизавета Николаевна. Ведь у ней контракт с антрепренером и при этом неустойка.
Никуда она не поедет, бормотал Костя дрожащим голосом.
Ну, то-то Примите меры. Скажем так, что, может быть, насчет пятисотенного жалованья она, может быть, и привирает, актрисы любят приврать насчет этого, но все-таки она мне говорила, что хочет ехать. Главное, ей интересно, что в настоящий театр.
Рублей триста в месяц ей можно дать. Я удивляюсь, как антрепренеры до сих пор зевали, проговорил Шлимович.
Костя молчал и кусал губы.
Кушайте же жаркое-то. Что ж вы не кушаете? угощала его Лизавета Николаевна.
Не могу, Лизавета Николаевна, не могу.
Ведь больше ничего нет.
Кусок в горло не лезет. Мерси И отпустите меня, бога ради, поскорей домой.
Ну, идите Бог с вами. Какой вы непоседа!