«Эйнштейн» внимательно меня посмотрел. Его весёлость сменилась грустью.
Простите, сеньора, но я не расслышал вашего имени. Я повторила. Так вот, сеньора, академический мир историков это такой же жестокий и беспринципный, как мир политики. Если какой-то факт не укладывается в уже устоявшуюся незыблемую теорию, он отметается, объявляется фальшивкой и предается забвению. А человек, придерживающийся взглядов, идущих вразрез с догмой, становится изгоем. Его имя подвергается осмеянию, обструкции и как учёный он становится мёртвым. Что вам известно об альтернативной истории? спросил он, нежно беря меня под локоток и разворачивая за собой. Не знаю, что на меня нашло, но я позволила этому неряшливому «Эйнштейну» повести себя за собой.
Альтернативная история? Я вежливо вытащила свой локоть из пальцев профессора. Нет. А что это? Ну вот. Мало мне было простой истории, так на меня упала ещё и альтернативная
Гм, «Эйнштейн» был явно в замешательстве: как первокласснику объяснить теорию струн? Вот вам пример, оживился он. Со времён Дарвина незыблемой считается теория эволюции: от простого к сложному. Но многими учёными по всему миру найдено множество артефактов, которые заставляют сомневаться: пулевые ранения в черепах и лопатках в то время, когда человек ещё огня боялся, не то, чтобы создать огнестрельное оружие. Следы обуви в слоях отложений времён динозавров, золотые украшения, аккумуляторы в глиняных банках А мегалиты? Изысканнейшая и монументальная архитектура из многотонных каменных блоков, созданная в то время, когда человек ещё в пещерах жил и не умел обрабатывать камешек даже для копья или стрелы. А следы радиоактивного излучения в Мохенджо-Даро, которые относят к доисторическим временам? А рисунки, на которых люди охотятся на динозавров? А письменность, пусть и примитивная, тех времён, когда обезьяны ещё не слезли с деревьев?
Видя моё ошеломление, «Эйнштейн» замолчал, переводя дух.
Словом, если вы идёте против догмы, вы как учёный мертвец. В религии сжигали на кострах. А историков в наше время осмеивают и забывают. Я устал бороться. И на склоне лет решил вернуться на родину. Но сидеть без дела я не могу. Поэтому преподаю, считаясь у местных школьников чудаком.
За разговором мы подошли к какому-то кафе и я не заметила как, но уже держала в руках кружку с кофе. Только сделав глоток, я поняла, что пью, и отставила чашку не люблю кофе. И не понимаю вселенской одержимости пить этот нелепый напиток. Я люблю чай. Но чтобы не обижать этого чудака, я понемногу отпивала из кружки, стараясь не морщиться.
Когда-то давно, мечтательно говорил мой собеседник, я был молод и глуп. И считал, что мир должен знать правду. Однако, став старше, я понял, что всему миру правда не нужна, она просто ему не интересна. Заинтересовать его может только сенсация. И чем грязнее и лживее, тем дольше она будет этот интерес держать. Особенно, если периодически подкидывать «свежие» гадости. А академическому миру правда, если она идёт вразрез с их взглядами, вредна. Даже опасна. Ибо получается, что вся их слава, награды, гранты, да и сама жизнь это ложь, прожитая впустую. А это непросто пережить, если считаешь себя столпом науки. И вот, совсем скоро сочетание «профессор Гойхбург» стало вызывать кривые улыбки и шепотки за спиной, насмешки, как и сочетание «барон Мюнхгаузен». Мне не были суждены лавры ни Картера, ни Шлимана. К тому же, моя жена заболела, и мне стало не до мировых проблем с историей. Мы переехали сюда, подальше от склок старых маразматиков с манией величия. Год назад моя жена умерла. И куда бы я поехал? Он вздохнул. Нет, я вернулся к истокам. Здесь и буду похоронен.
А дети у вас есть? спросила я, проглотив глоток остывающего кофе. Не то, чтобы мне это было интересно. Но участие иногда развязывает язык. А мне всё равно нечем заняться в этом городе.
Сын, лицо моего собеседника немного просветлело. Но он давно в Америке с семьёй. Зачем мне их стеснять? А тут мои ученики. И пусть я для них нудный старый чудак, но может хоть кто-то из них пойдёт по моим стопам. И моё имя перестанет вызывать ухмылки. Они моя семья. Непослушная, капризная, вздорная, упрямая, но семья. И я люблю их. Даже, если они придумывают мне разные прозвища и шалят на уроках
Он замолчал. Затем, словно очнувшись, он подозрительно посмотрел на меня.