Заворожила меня аккуратность основательная эта!..
Для меня ощутилась как бы родной.
И в деревне нашей "нечернозёмной" где такие-то живописные лужи после каждого дождя у самого крыльца и по всему двору загорелся я внедрить ту прочную аккуратность.
Весь остаток каникул собирал по округе, где ни увижу, плоские камни лишь бы поднять в тележку; и плитами ровными, одна к одной, подсыпая их песком, выложил-таки узкие дорожки: от крыльца до калитки, от крыльца до колодца и аж до бани!
Нетерпение рутины!.. Шорты, ботинки, голицы, шляпа
Устроение пространства!..
Если можно значит, нужно. Нельзя же вытерпеть в себе идею!
Сам мечтаю, как всегда, о приложении себя в самом важном а руки мои, что те книжные герои, живут самостоятельно. (Вообще: телесный труд освобождение для мысли.)
К осени, только бы мне уезжать на занятия, мама сказала мне:
Ты за всё лето пальцем о палец не ударил!
Невероятность этой новости да что невероятность бодрствования как такового заколдовала, помню, меня на месте!..
Чудесность реальности.
Рухнула тут в миг в единый вся моя летняя отрада: ползаю, в поту, на коленях, ворочаю, в пыли, камни под солнцем и мухами а родители, мама и папа, а сёстры, младшая и старшая (та тогда уж с ребёнком на руках), ходят-бродят по двору, по огороду перешагивают через меня и будто дорожки те невиданные вершатся в соседнем каком-нибудь дворе
Такова-то была замеченная мною действительность.
Как там: "Я "Земля!", я "Земля!".
А я "Небо"!
В следующее, второе, мгновение я почему-то содрогнувшись увидел обеих сестёр стоят тут же в сторонке и молча, сосредоточенно и пристально, смотрят на меня
А в следующее, третье, мгновение я уехал на занятия.
На автобусе.
Реальность же, которой не было, была такая.
Родители и сёстры участливо расспрашивают меня о моём начинании, тревожатся о моих мозолях и царапинах, подносят мне напиться, сетуют, что я не за книгой или хоть не с грибной корзиной
Сын ты, брат ты наш неуёмный! Во всех-то окрестностях, да что, по всей нашей пространной области не бывало этакой долговечной и прилежной облагороженности!
Как никогда, то есть, ощутил, сколь мамина нежность загадочна
Тёмного ночного детского пространства тишина одиночество моё космическое под тёплым одеялом присутствие её, по теплу и дыханию, рядом мой гневный призыв помочиться прыжок её босой тут же на пол за горшком
Пись-пись-пись
И объятия её: когда она, чуть выдвинув нижнюю челюсть, сладко душит меня, единственные в жизни
Войти в мысль словно в лесу: встать в таком месте, в такой точке, чтоб все мои чувства за всё моё время сделались бы видны одновременно.
Обморок тот мой был от страха при вхождении.
И я в покое вошедшего.
Да, был в непокое ожидания, а теперь пребываю в непокое писания.
Роман будет!
- Эй вы, психопаты! баском своим вразумляющим тянет Катя из-за учебника.
Баба Шура и Настя невольно на минуту умолкают.
Они всё возле швейной машинки капризной послушной, как считается в доме, только бабе Шуре.
Настя, научаясь ей, своенравно спешит строчить.
Она ведь старшая: и дочка, и внучка, и сестра, да и в школе, все знают, круглая отличница.
Катя, чтоб не делать уроки, уныло крутит авторучку и не уймется, покуда не сломает.
Насрать!
Тут уж ей настоящая причина не решать задачи.
Наська, дай мне твою авторучку.
Та солидно молчит.
Дай!
Полай!
Настин голос всегда скандально-хлёсткий.
Но вот мама в прихожей пришла с работы:
Наследили! Утром вымыла! Хоть бы мне умереть!
Содо-ом! Содо-ом! как-то непонятно-грамотно укоряет, чуть войдя, тётя Тоня.
Она всё или на работе или у каких-то подруг.
Я, младшеклассник, словно невидимый молча и осторожно передвигаюсь по комнатам
Неожиданно, будто упало что-то, все впериваются в меня.
Смотрите за ним! кричит испуганно баба Шура. Унесёт иголку, у меня больше нету таких!
И я, с жаром на лице, ощущаю себя, меня, всем им вместе противостоящим.
Настя с Катей они, как я слышал, какие-то "погодки", но мир между ними, замечаю, бывает лишь в те минуты когда они обе разом смотрят на меня
А ждут команды мамы:
В угол!
Чтоб обеим вцепиться в меня:
Молчать, пока зубы торчат!
Насте её возраст покоя не даёт: