Она сделала многозначительную паузу, и на ее губах снова заиграла ехидная усмешка. Последняя ее фраза, как некий вопрос как будто повисла в воздухе, требуя немедленного ответа: «Ты мне доверяешь?»
Доверял ли он ей? Конечно, нет. Он совсем ей не доверял. Он боялся ее. Боялся каким-то животным страхом на уровне каких-то древних глубоких инстинктов, хотя и не совсем отдавал себе в этом отчет и, наверное, не хотел себе в этом признаваться. Однако, будучи человеком власти, он не мог не ощутить, что перед ним сейчас человек тоже обладающий властью, и может быть даже большей властью, чем та, которой обладал он сам. И он понимал, что сейчас наступило его время дать отчет в своих действиях, и он не может просто так подняться и уйти потому, что ему стало страшно нести ответственность за свои действия.
Неожиданно Ятон ощутил гнев. Его душа внезапно возмутилась против всей этой обстановки, против нелепости своего положения, против своей неуверенности, против этого своего непонятного и непривычного страха, против Сакхун, против Астэр, но больше всего против тех, кто убил Камиллу и похитил Азария.
Стиснув зубы, он посмотрел на ворожею исподлобья и спросил:
А мой сын, Азарий, он жив?
Звонко рассмеявшись, колдунья чуть откинулась назад, но, тут же успокоившись, ответила:
Ты ведь не за этим сюда пришел, царь, не так ли? Хотя, ладно, отчасти и за этим тоже, поэтому я скажу тебе, что да, он жив, но только, сказать тебе, где он, я увы, не смогу. Во всяком случае, не сейчас. Так что, извиняй, Ятон. Но, чтобы однажды вы все-таки встретились, хотя я и не скажу, когда именно, важно, чтобы сейчас ты довершил начатое, то есть, то, зачем ты приехал. И чем более решительным будешь ты, тем быстрее это произойдет. Так что, решай, царь. Пока ты не сделаешь того, для чего ты здесь, ничего не поменяется. Твой сын так и останется там, где он есть под покровительством так ненавистных тебе похитителей, оставаясь в неведении, как в отношении себя, так и тебя, своего настоящего родителя. Поэтому, чтобы принести ему свободу, тебе просто необходимо низвести на этих людей заслуженное наказание. И никто этого не сможет сделать кроме тебя. Или, как я уже сказала, по крайней мере ты должен предоставить мне свободу действовать, чтобы я смогла сделать это сама. Ну, же! Что ты медлишь?
Тяжело вздохнув, Ятон опустил голову и какое-то время пребывал в раздумье. Потом он снова поднял тяжелые, как будто обремененные тяжким грузом глаза на Сакхун, и твердо произнес:
Ладно. Пусть будет так. Пусть похитителей моего сына Азария, кто бы они ни были, постигнет справедливое возмездие за причиненное мне и моему дому зло. Пусть они будут наказаны за убийство моей супруги Камиллы и всех невинных людей, которых они убили той ночью. Я желаю этого, и я позволяю тебе, Сакхун, навести на них это проклятие. Такова моя воля. Я сказал.
С этими словами он решительно поднялся и дал знак Астэр, что они уходят.
Повернувшись к двери, он оглянулся на ворожею. Она сидела неподвижно с закрытыми глазами и с блаженной улыбкой на лице.
Что-нибудь еще? спросил он ее.
Не меняя позы и не открывая глаз, Сакхун ответила.
Нет, царь. Этого вполне достаточно. Оставь плату в сенях, и вы можете идти.
Царь отправился к дверям, но перед самым выходом в последний раз оглянулся и о ужас! на мгновение он снова увидел или ему это только показалось что на полу с закрытыми глазами сидит страшная горбатая морщинистая старушенция в серых лохмотьях.
***
Несмотря на свои габариты, Бегемот был достаточно маневренным судном и входил в островную гавань без каких-либо проблем. Пока кормчий и смотровой вели корабль по нужному курсу, чтобы не задеть подводные рифы, Серт спешно упаковывал свои вещи.
Ты куда-то торопишься? зевая спросил его Атэс, будучи его соседом по каюте.
Да, тороплюсь, раздраженно ответил Серт. За последние двое суток это было, пожалуй, первое, что они сказали друг другу.
Атэс какое-то время равнодушно наблюдал за суетливыми действиями друга, а затем заставил себя подняться с постели, и тоже занялся сбором своих вещей. Взяв в руки свой новый кинжал, он на какое-то время замер, с любовью разглядывая его красивое лезвии и безупречно сделанную рукоятку.
Пялишься на него, как на женщину, со злостью сказал Серт и рефлекторно потер место на горле, где все еще оставался небольшой шрам от острейшего лезвия.
Атэс лишь чуть ухмыльнулся в ответ и, не говоря ни слова, вложил кинжал в ножны, в то время, как друг, схватив две свои большие тяжелые сумы, вышел из каюты.