Положил ее на весы - гроздь полыхнула оранжевым воском.
- Десять.
- Беру...
Очередь взвыла: "Они заодно. Они вместе пьют. О-о-о-о..."
Женщина с кочном, она стояла второй, ударила Аркадия по голове кочном.
Другие члены очереди предложили от всего сердца: лишить его стипендии, оштрафовать, выгнать, показать по телевидению. Но главной и сильнее всех высказанной была та горькая правда, что настоящих мужчин теперь нет.
Аркадий глубоко вздохнул и, прижимая к груди гроздь бананов в десять кило весом, посмотрел на них затравленным взглядом Христа. Женщины были в сбитых набекрень, сползших на глаза шляпках, в задранных платьях, в стоптанных туфлях. У некоторых бюст съехал набок. Ресницы потекли. Подбородок окрасился помадой. Дышали они жарко и хрипло.
- Успокойтесь, - сказал Аркадий. - Поясню: настоящие мужчины появляются лишь там, где есть прекрасные дамы. А вы, извините, сумчатые волки. Еще великий поэт намекал, что вы можете коня на скаку остановить вцепившись ему в горло зубами.
Ох! Зачем он это сказал? Женщин нельзя обижать, даже старух. Такую ошибку не спишешь на молодость - только на глупость. Отсюда мы заключаем, что в житейском смысле студент Аркадий был глуп.
- Беги. Убьют, - прошептал продавец.
Гордость не позволяла Аркадию побежать. Он был защищен сознанием того, что выскакивать из очереди дамы побоятся - если выскочишь, обратно не воткнешься. Дамы качнулись за ним свирепой волной. И откатили назад. И лишь последняя, поскольку терять ей было нечего, оторвалась от очереди, как брызга, догнала Аркадия и уколола его вязальной спицей в локоть.
- Вот тебе, - сказала она.
Задумчивый Аркадий сел на скамейку в сквере. Почесал локоть. К нему подошла старушка, вся в черном, седенькая, сухонькая, в аккуратных темно-коричневых туфельках. Улыбнулась она и спросила:
- Не станете возражать, если я присяду рядом с вами?
Аркадий вскочил.
- Сочту за честь.
- Скорблю, но ненавижу баб, - сказала старушка, усаживаясь. - Они превратили жизнь в трагический абсурд, а мужчину в шута. Но ведь их тоже пожалеть надо. Вы посмотрите, что они носят, - одежда на них как физическая неполноценность. А где взять?
- Не знаю, - застенчиво сказал Аркадий. - Моя мама очень много работает. Знаете, она надевает новое платье, чтобы посидеть у телевизора в театр не ходит. Ей не нравится, что там все или орут, или шепчут, и без устали учат жить. - Аркадия заливал стыд - с чего это он вдруг решил, будто он первый в очереди?
Он попробовал интеллигентизировать свое поведение путем научно-нравственного обоснования.
- Вы знаете, я стремлюсь к любви. Пора. Образ девушки, которая мне, скажем, нравится, я пытаюсь экстраполировать в образ женщины средних лет и в конечном счете - пожилой.
- Ну и как?
Аркадий вздохнул.
- Удручающе...
- Ну, а я вам нравлюсь? - спросила старушка с нескрываемым интересом.
- Очень, - Аркадий еще раз вздохнул, но уже не тяжелым вздохом, а умиротворенным - с каким набегавшиеся дети пьют молоко.
Аркадий смотрел прямо перед собой. В сквере на гравиевых дорожках играли мальчики и девочки. Для их бегания, падений, кувырканий взрослые устроили хорошо утрамбованную, но все же пыльную пустыню. Дети ползали по ней на коленях и животе, стояли на четвереньках, даже лежали - глядели в небо. "Хорошо бы это делать на травке", - подумал Аркадий и посмотрел на старушку.
Старушки не было. Была девушка в белых брюках и желтой майке.
- Роза? - спросил Аркадий.
- Роза для нахалов. Для нормальных - Надя.
- Тут старушка сидела... - Аркадий потерянно завертел головой. Хорошая старушка...
- Моя прабабка - кавалерист-девица.
- Ну что ты мелешь?
- Я мелю?! - Надя вскочила. - Она в Первой Конной работала военной сестрой милосердия.
- Конечно мелешь! Она интеллигентная женщина. - Аркадий тоже вскочил.