И последнюю песнь Гумилева,
Эта маска белее он снега.
Только буря внезапно стихает,
И мираж корабля над Невою.
Это бездна их всех увлекает,
В неизвестность ведет за собою.
Незнакомка или Кармен?
Тень незнакомки в сумерках прекрасна.
И в этом танце движется душа.
Раздета ли одета, нам не ясно.
Но только видно дивно хороша.
Она металась, плакала, смеялась.
И смех порой похож ее на стон.
Вот так и в нашей памяти осталась,
А кто-то говорил мне: Это он.
Но кто, и что такое натворил он.
Что женщина, взлетая, танцевала.
Любил ее небрежно, не любил ли.
Она его уже не узнавала.
В тумане было одиноко зябко,
В обмане этом скрыта вечно боль.
Но кто же он, и он откуда взялся.
О, незнакомка, что теперь с тобой.
И вновь мелькают сны и силуэты,
Над пропастью, как будто невпопад.
Никто не знает все твои секреты.
И только голос: Он не виноват.
В печали тихо нега проступает,
И в этом танце вера и судьба.
Она тебя в ту вечность провожает,
И что там? Там Гарольдова труба.
Она зовет, она в пылу бросает.
И поднимает над бедою вновь..
И молча, незнакомка улетает.
Нам остается музыка и ночь.
Светская львица
Памяти Зинаиды Гиппиус.
Женщина, безумная гордячка,
Мне понятен каждый ваш намек
А. Блок
И снова в плену маскарада терялась во мгле.
Поэта ждала, а явился безжалостный критик.
Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.
Вы слишком бледны. Я бедна, ну чего вы молчите?
Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,
Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.
Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.
О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.
И там маскарад, и меня они ждали давно.
Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.
И этот старик, от успеха и славы хмельной
Да полно, профессор, все это давно позабыто,
И ваши труды, и наряды мои, это прах,
И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.
И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,
И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.
Мелькают девицы, и тают в тумане опять.
И каменный лев, все взирает на мир величаво.
О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,
Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.
Пора мне, простите, идите спокойно к жене,
Она вас любила, и может быть в миг расставанья
Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.
Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.
Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,
А чувства иные уже не волнуют и снова
Печальная музыка, и вдохновенны слова.
И буря в бокале вина, не дано нам иного.
А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.
Лицо это маска, и странная боль не проходит.
Вот так и кружились устало в преддверье конца
А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..
Сон о серебряном веке. Муза в синем
Муза снова явилась к поэту и долго парила,
И присела устало, и что-то твердила о том,
Что прекрасна и жизнь, и судьба, и удача любила
Этот тихий и тайной окутанный в полночи дом.
Он смотрел удивленно и ей он поверил едва ли.
Но она улыбнулась, и скрылась, шуршали шелка.
И какие-то райские птицы за ней улетали.
И бессильно махнула прекрасная в кольцах рука.
Он стоял у окна, и хотел ее снова увидеть.
Но туманная даль унесла ее ночь эту вновь.
И тогда научился поэт эту жизнь ненавидеть,
И твердил, что ему не нужны ни мечты, ни любовь.
Сон во сне эта ночь, и она в голубом на мгновенье.
Кто же может помочь, и кому позвонить в этот час.
Но вернулось в тиши, но пришло к нему вдруг вдохновенье,
И печали пропали, и пишет поэму сейчас.
Только тайна и свет никогда не спасают от боли.
И в полете ином, он останется вечно вдали.
А она? В этот миг мы ее называли Любовью.
Да, усталая муза говорила ему о любви.
Дама в синем, мечта, и стихия, которая рядом,
И в пустынной дали растворяются снова мечты.
Не зови, не ищи, пусть вернуться такая отрада.
Но ее удержать не сумеешь, о, ангел мой, ты.
И она уходила, казалась порой виноватой,