Историческая психология не была преподнесена с размахом, не имела обоснований, сформулированных в виде Закона, потому и не смогла обрести статус самостоятельной науки. Однако окончательный вердикт не вынесен и она не сосем «ушла». Ибо историческая психология в некотором роде сохраняется и даёт о себе знать, возможно, что ей удастся укрепиться в своей полноте и Век агрессии прочно займёт своё место в ряду её проблематик. Вот мы об этом и важности самих начал как широты и накала в утверждении тематического. И первым делом необходимости тематизирования как сложной «выкройки» аналитических вопросов из поставленной проблемы и соблюдение чёткой нацеленности на предметность.
Теперь об исходных позициях. Уже само название"Век агрессии» говорит об извлечении агрессии «изнутри» века и ставит её рядом с веком в качестве определителя его видового признака, что, несомненно, свидетельствует о её возвеличении. Однако реально агрессия сохраняется внутри века и только так она может определять век. Такая двойственность усложняет структуру агрессии и делает её многозначной. Чтобы минимизировать разнобой и иметь общие ориентиры в масштабах Века агрессии, мы станем исходить из того, что родовым признаком агрессии является зло, а видовым способы и масштабы разрушения (военная агрессия, террористическая агрессия и криминальная агрессия). И тогда о значении агрессии века можно будет судить как в отношении способа (меры) разрушений ко злу, а не только причинности, что представляется важным для понимания специфических особенностей Века агрессии. Отсюда обозримы и различения значений и смыслов, которые корреспондируются (соотносятся) во зле. Когда возвеличение вековых значений агрессии будет тесно связано с ужесточением и всеохватностью смыслов зла. При том, что " человек носит в себе как инфекцию некое зло, чьё внутреннее присутствие временами, краткими вспышками обнаруживается для него в необъяснимом страхе». Сёрен Кьеркегор. Болезнь к смерти. М., 2012. С. 39.
Но человеку, думается, всё же удаётся перевести свой страх, идущий от зла в агрессию, а не пребывать из-за этого целиком в отчаянье, как пишет Кьеркегор. Конечно, такое будет характерным для Века агрессии, не в пример христианскому миру Кьеркегора. Ибо здесь сам дух Века агрессии восходит ко злу в его единении с агрессией.
В свою очередь Век агрессии, будучи выражением сущностного в жизнедеятельности, предстаёт двумя сущностями в ипостасях: как «определяющая» сущность, и как «определяемая» сущность. Как сущность определяющая Век агрессии выражается стечением обстоятельств и отклонений, порой и спорадических, которые содействуют агрессии. Ибо в своём множестве век не является лишь «пустым» вместилищем для размещения и удержания частей в своих границах, он есть фактор воздействий и влияний; век может говорить с нами подобно духу времени. Уже как определяемый Век агрессии раскрывается в приоритетности тематических вопросов. И прежде вопросов о том, как складывается Век агрессии, о бытии агрессии в её взаимосвязях со стечением тревожных обстоятельств. Здесь выступают два сущностных момента, связанных с состояниями агрессии, которые по нашему разумению также не лишены гипотетических начал.
Во первых, это то, что агрессия как сущность по большей части пребывает в чувствах, а значит её понимание требует вчуствования, в проникновении в неё как предмет познания; преодолевая, скажем, «смотрение» со стороны лишь как на познаваемую вещь. И что совокупное чувство есть поток первичного в оценивании и воображаемом. И что сущность агрессии в её существовании, а существование агрессии есть разрушение. Агрессия не строит повседневность, но производит ту событийность, которая расстраивает её обычное течение. Одновременно, подчеркнём важность и необходимость персонализации самой агрессии, чтобы можно было её «услышать» как познаваемое «в себе».
Вторым важным моментом следует иметь в виду то, что бытие агрессии традиционно насыщается субъективностью, которое становится различимым и определяющим по силе субъекта. И если первый момент должен говорить нам о приоритете чувствования в агрессии, то, второй о субъектах агрессии, различимых по силе и возможностям. Эти моменты в той или иной мере корреспондируются с изменёнными состояниями агрессии. И уже в новом качестве, конституируя себя как сущее, агрессия объективно ведёт к ослаблению единовластия человека как субъекта агрессии, став надличностной сущностью. По аналогии, скажем, с теми же бездушными машинами, которые сделали человека своим рабом.