Но однажды Иван испытал и другое, не менее яркое ощущение хрупкость происходящего. Всё в миг разлетелось на мелкие осколки, когда Люба после очередной, но разве можно так сказать про близость, близости сказала:
Возвращаются родители, и, прикрыв его рот своей рукой, пресекла тем самым попытку что-то сказать. Тебе нужно завтра прийти с паспортом. Мы тебя пропишем в этой квартире, потому что на следующей неделе мы эмигрируем из России в Германию.
Она говорила, как всегда это делала (исключая то, когда была в объятиях любимого), по-деловому, не оставляя даже малейшей лазейки для дискуссии, лишая всякой надежды что-то изменить.
Они уехали через десять дней. Иван проводил их на вокзал, где в буфете напился с сознанием того, что так любить он уже никогда не сможет. Потому что молния редко, попадая в человека, оставляет его живым. А чтобы дважды Да и остался ли он живым?!
В себя Иван пришёл в обезьяннике привокзального отделения милиции. Он нутром чувствовал, что несмотря на сильное опьянение он красиво, как тот танцор фламенко, выстукивал своими ботинками по полу только ему одному известную мелодию и ритм, исполняя незримый танец. Он видел себя со стороны неотразимым и грациозным. А рядом с ним стояла готовая начать свою партию Люба.
Так, раздался громкий мужской голос, который принадлежал милиционеру. Это ещё что такое?
Это фламенко, не прекращая удары ногами, ответил Иван. Он понимал, что прекрати он танец, Люба исчезнет. И не сольются они больше в ритме страсти.
Это, парень, больше похоже на краковяк, подытожил милиционер и добавил: Координация восстановлена. Шуруй домой лечить душевные раны.
«Русский, немец и поляк танцевали краковяк», крутилось в пьяном мозгу Ивана всю дорогу, пока он шёл домой.
БЛЮЗ
Иван Петрович никогда раньше не слушал блюз. До него, конечно, долетали изредка звуки этой очень странной и пленительной музыки, но знать не знал он, как это называлось. Познакомился с ним только сейчас, когда диктор радио объявил, что начинается передача про блюз.
Услышав надрывный хриплый голос на чужом языке, понял Иван Петрович, что блюз это про него. Не понимая ни одного иностранного слова, он чувствовал, о чём была песня. Всё естество ныне грузчика магазина «Продукты», а в прошлом инженера завода по штамповке пластмассовых изделий, прониклось трагичностью и несовершенством жизни, о чём пел обладатель голоса, в котором смешались хрипотца, алкоголь и сигарный дым. Иван Петрович не задавался вопросом, откуда этот иностранец, да ещё из другого времени, скорее всего, мог знать все нюансы и перипетии судьбы простого советского инженера и простого российского грузчика. Но в том, что всё это было про его судьбинушку, не сомневался ни на йоту настолько точным и верным было повествование.
Певец в одной фразе вспомнил про детство, которое, каким бы оно ни было, начинаешь ценить, только когда понимаешь, что его не вернуть. С трагизмом и надрывом рассказал про первую, единственную и безответную любовь. Про крушение всех иллюзий вместе с крушением страны. Почти рыдающий голос в припеве поведал об отчаянии от осознания несовершенства мира. Весь драматизм и безысходность переданы были настолько точно и тонко, что ком подступил к горлу и в глазах защипало.
Ты что, любишь блюз? спросил таким же хриплым голосом, как и тот, что лился из старенького радио, коллега и единственный кореш Паша, который по причине раннего времени суток был ещё трезв.
Жизнь дерьмо, глубокомысленно изрёк Иван Петрович.
Паша присел рядом и, закрыв глаза, начал подпевать тому парню из другого мира и другого времени. Поразительно, но он знал слова иностранной песни. Его голос гармонично соединялся с тем, что раздавался из радиоприёмника это звучание вдруг откликнулось теплом и благодарностью к неведомому исполнителю из радиоэфира, к Паше, который также, как и далёкий певец, всё понимал про жизнь Ивана Петровича. Который когда-то давно, когда магазин был небольшой лавкой и хозяйка не могла себе позволить содержание двух грузчиков, делил свою небольшую зарплату с Иваном Петровичем, чтобы тот не подох с голоду. А сейчас Паша так точно пел про дерьмовую жизнь, что слёзы помимо воли покатились по щекам Ивана Петровича. Паша этого не видел, потому что продолжал петь с закрытыми глазами. Когда песня закончилась, он разлил чекушку по пластиковым стаканам и, подняв свой, произнёс: