Послушай, засовывая дочкины руки в рукава модной курточки, говорит Лена, это четыре часа лету, а билет стоит тридцать пять рублей!
И что?
И то, что ты сможешь раз в месяц прилетать в Москву подтягивать, подкручивать свои дела, чтобы не завалились на бок. В четверг вечером говоришь узбекам, что заболел, и тихонько летишь сюда, а в воскресенье возвращаешься. Имеешь три полноценных дня!
Что-то я об этом не думал, врет Долин. Ну не говорить же ей, что весь смысл этой командировки как раз в том, чтобы исчезнуть из Управления на длительный срок.
Пошли, папанька, мороженки трескать, очень серьезно говорит дочка и, взяв Долина за карман брюк, выводит его из квартиры, ты чего сегодня надутый такой?
«И в самом деле, чего я надутый? В чем катастрофа-то? Ведь ничего пока не случилось», успокаивал себя майор, но на душе тем не менее было гадостно. А гадостно было оттого, что вчера случилась у него минута слабости он набрал номер угрюмого полковника из ведомства на площади Дзержинского и попросил о встрече, о чем теперь горько сожалел. Полковник Кравцов предложил Долину зайти в главный подъезд и разговаривал с ним в комнате при дежурной части, где обычно принимают стукачей-добровольцев и сумасшедших наверх, в кабинет, майора не пригласили.
К сожалению, у меня очень мало времени. О чем вы хотели поговорить?
Видите ли, у нас идет серьезная чистка. Мне стало известно, что и я кандидат на увольнение. Я бы хотел знать это связано с тем делом?
С каким «тем» делом? водянистые глаза смотрели на Долина, и в них читалось большое раздражение.
Ну, по которому у меня была отобрана подписка о неразглашении.
Никакого «того» дела я не знаю. А раз не знаю, значит, не было его. А вам я хочу особо разъяснить подписка о неразглашении означает как раз это слово: неразглашение! Что мы еще должны сделать для того, чтобы вы поняли, что никакого дела не было? Ни дела, ни подписки, ни-че-го! кэгэбэшник наклонился к Долину и теперь дышал ему прямо в лицо. Убедительно советую взять резинку и стереть все лишнее в голове. Начните с моего телефонного номера.
И с этими словами удалился, а майор вышел на залитую солнцем площадь и побрел направо в «Детский мир», купить что-нибудь дочке, отвлечься, забыть. Необычное чувство переполняло его смесь омерзения, презрения и злобы по отношению к самому себе. Он проклинал тот момент, когда в голове появилась эта нелепая мысль искать помощи у гэбэшников. Неописуемая глупость. А обидно было оттого, что подумай он день-два, и абсурдность этой затеи стала бы очевидной, никуда бы он не стал звонить. «Какой все же клинический идиот, размышлял он, зачем я поперся в это паучье гнездо?»
Месяц назад на третьем этаже этого здания у него была отобрана подписка о неразглашении обстоятельств, связанных с помещением агента Немца в следственный изолятор. Подписка бралась очень драматично в большом кабинете за столом под огромным портретом Дзержинского, выложенного из разных кусочков дерева. Всего присутствовали трое в гражданском, и понять, кто из них хозяин кабинета, было невозможно. Говорилось разное об обязательстве хранить тайну и прочее, но крепче всего запомнились слова сухощавого пожилого пижона, несомненно генерала, сказанные на прощание вполголоса:
Вот, Валерий эээ Эдуардович, тут товарищи много говорили о необходимости молчания, но никто не разъяснил, какие вас ждут последствия, если нам вдруг станет известно, что вы обсуждали эту историю, например, с коллегами. Так вот в этом случае вам не грозит выговор или увольнение, вам не грозит даже тюрьма. Мы вас просто он, взяв со стола карандаш, сухими длинными пальцами ловко начал его быстро-быстро вращать и вдруг резко остановил резинкой вниз. Затем, глядя прямо на Долина, провел этой резинкой по столу вправо-влево, словно стирал с полированного дерева написанное там слово. Некоторая наигранность этой сцены не произвела на опера большого впечатления, главным образом оттого, что он ощутил волнение, которое несомненно испытывали сами чекисты. В воздухе кабинета висела нервозность и страх. Но боялись, кажется, только его обитатели сам же Долин был относительно спокоен он просто не чувствовал за собой никакой вины. Да и не знал, о чем речь вообще и в чем смысл этого нагнетания ужаса. Ну, одолжили агента но не сам же я его навязывал! Ну, что-то не срослось опять же, не я планировал, организовывал и проводил эту внутрикамерную разработку. Чего меня-то стращать? Я даже не ведаю, что именно у них не срослось и куда пропал Немец, с которым мне теперь запрещено встречаться и дело которого у меня изъяли. Странно, что они ни словом его не помянули боже мой! да они его «стерли», твари!