Ст. Тбилисская, А. Соснину
Краснодар, 22 февраля 1998 года.
(Записка, переданная
с В. Мигачевым)
Бесстрашие постоянства делает меня уязвимым,
Трепет ненаписанных писем,
Невозможный привкус возвращения
Метаморфозы постоянства
Живем во времени Внимаем ремеслу
И сути смысла всякого столетья
И только иногда тревожат слух
Дыханье женщины и эхо междометья
Синонимы: огонь, уют, очаг
Особенно, по вечерам и в зиму
В густые сумерки скользят причуды дыма,
Замерзшей речкой видится овраг
Какая разница, кто друг, кто нынче враг?
Огонь в печи то гаснет, то лютует,
Соснин холсты под живопись грунтует,
Дымится чай, давно закрыт сельмаг.
И времени не слышно Лишь объем
Мерцающей зимы И разговор вдвоем.
И странный счет минут бесцельный и напрасный
И дальний лай собак и ленность легких слов
Огонь прекрасен, от того опасен:
добро горчит добром, зрачком лукавит зло
А мы живем в холодных мастерских
Чему-то радуясь, все больше созерцая
И раковин морских акустика иная
Тревожит музыкой несовершенный стих.
«Я читал Мандельштама. Но падал на решку пятак »
Я читал Мандельштама. Но падал на решку пятак
Бирюзовый учитель, сверчок, попрыгунчик, дурак.
По чужим общежитьям на старых и рваных матрацах
Я зачем-то учил свою душу летать и смеяться.
Я читал Мандельштама. И пил за Воронеж вино,
Проворонишь сегодня а завтра вернуть не дано.
Не Армения охрой, ни привкус, ни злой шепоток
Предварительных камер, ни синего неба глоток
Не спасут от матрацев, от запахов, от кутерьмы
От опальной и южной, сырой, тонкогубой зимы.
Что сплошной Петербург от некрополя и до Невы?
Ни словца в кулачек, ни хулы, ни любви, ни молвы
Там сквозняк переводов, озноб ненаписанных строк
Там сверчок ненароком а может быть просто урок
Повторенье азов, понизовье азовских станиц
Там кочевья поэтов, зимовье встревоженных птиц.
Я сюда не хотел Ни строкою, ни временем вспять
Возвращают из ссылок, чтоб снова однажды сослать.
Он туда не хотел. Там не пахнет жильем и жилым
Мимо времени вспять
Только как возвратиться живым?
«Ностальгия по звучащей речи»
Ностальгия по звучащей речи
Осень облетевший старый дуб
Посеревший на ветру скворечник
Дождь по крыше с ямбом не в ладу
Сон безмолвен черно-бел притворен
Как в немом кино не может жест
Быть случайным
Накатилось море
Из каких-то незвучащих мест
Набегали на бесцветный берег
Привкус йода, сумерки.
Едва
Горечью ночного недоверья.
Проявлялись в немоте слова
Или гаммы Не унять горячки
Полон щебня рот и воздух сух
Обещали встречу мне с гордячкой
Скрипку, губы, италийский слух.
Обещали терпкость винограда
Вид Тосканы Но из-за кулис
Фонограммой Дантовского ада
По карнизам скальным разнеслись
Жесты судеб
Разговоры Одиссея
(на темы Мыколы Зерова)
Помнишь ли ты, человек, что сказал Ахиллес быстроногий,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?
Не развлекай, Одиссей, лучше б я на земле светоносной
Жалким рабом у раба в услуженье трудился.
Землю пахал, был живым из последних последним
Что мне геройство и власть? Среди мертвых останусь я мертвым.
Слово живое твое и успех твоего утешенья
Равенство смертных и быстрое наше забвенье.
Помнишь ли ты, человек, что сказал Агамемнон,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?
Не развлекай, Одиссей, лучше я бы копьем медноострым
В схватке горячей убит был у града Приама.
Чтоб никого не коснулась измена в собственном доме,
Кубок двуручный налей и на женщину не полагайся.
Слово живое твое и успех твоего утешенья
Равенство смертных, но прежде сыновнее мщенье.
Помнишь ли ты, человек, о чем промолчала Кассандра,
Мудрость познав неземную и холод последней разлуки?
Не позволяйте данайцам, дары приносящим,
В сердце войти. Ибо скорбь человечьего сердца
Прежде кончины нам смерть и забвенье вещают,
Делает нас одинокими прежде разлуки.
Слово живое твое и живого успех утешенья
Равенство мертвых и тонкая нить возвращенья.