Я ничего этого не знал, чуть слышно прошептал епископ, побледнев и, казалось, борясь с тошнотой.
Стало быть, вы не протестовали?
Епископ отрицательно покачал головой.
Стало быть, церковь и ныне безмолвствует, как в восемнадцатом веке?
Епископ опять промолчал, но Эрнест и не настаивал на ответе.
Кстати, не забудьте, что, если бы священник и осмелился протестовать, ему пришлось бы немедленно распроститься со своей кафедрой и приходом.
По-моему, вы преувеличиваете, кротко заметил епископ.
И вы решились бы протестовать? спросил Эрнест.
Укажите мне подобные факты в нашей общине, и я буду протестовать.
Я покажу их вам, спокойно сказал Эрнест. Можете располагать мной. Я проведу вас через ад.
Хорошо. И тогда я буду протестовать. Епископ выпрямился в своем кресле, его кроткое лицо выражало решимость воина. Церковь больше не будет безмолвствовать!
Вас лишат сана, предостерег Эрнест.
Я докажу вам обратное, ответил епископ. Если все, что вы говорите, правда, я докажу вам, что церковь заблуждалась по неведению. Мало того, я уверен, что все ужасы нашего промышленного века объясняются полным неведением, в коем пребывает и класс капиталистов. Увидите, как все изменится, едва до него дойдет эта весть. А долг принести ему эту весть лежит на церкви.
Эрнест рассмеялся. Грубая беспощадность этого смеха заставила меня вступиться за епископа.
Не забывайте, сказала я, что вам знакома только одна сторона медали. В нас тоже много хорошего, хоть мы и кажемся вам закоренелыми злодеями. Епископ прав: те ужасы, которые вы здесь рисовали, мало кому известны. Вся беда в том, что пропасть, разделяющая общественные классы, слишком уж велика.
Дикари индейцы не так жестоки и кровожадны, как ваши капиталисты, ответил Эрнест.
В эту минуту я ненавидела его.
Вы нас не знаете. Совсем мы не жестоки и не кровожадны!
Докажите! В голосе его прозвучал вызов.
Как могу я доказать это вам? Я не на шутку рассердилась.
Эрнест покачал головой.
Мне вы можете не доказывать докажите себе.
Я и без того знаю.
Ничего вы не знаете, отрезал он грубо.
Дети, дети, не ссорьтесь, попробовал успокоить нас папа.
Мне дела нет начала я возмущенно, но Эрнест прервал меня:
Насколько мне известно, вы или ваш отец, что одно и то же, состоите акционерами Сьеррской компании.
Какое это имеет отношение к нашему спору? с негодованием спросила я.
Ровно никакого, если не считать того, что платье, которое вы носите, забрызгано кровью; пища, которую вы едите, приправлена кровью; кровь малых детей и сильных мужчин стекает вот с этого потолка. Стоит мне закрыть глаза, и я явственно слышу, как она капля за каплей заливает все вокруг.
Он и в самом деле закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Слезы обиды и оскорбленного тщеславия брызнули из моих глаз. Никто еще не обращался со мной так грубо. Поведение Эрнеста смутило даже папу, не говоря уж о добряке епископе. Они тактично старались перевести разговор в другое русло, но не тут-то было. Эрнест открыл глаза, посмотрел на меня в упор и жестом попросил их замолчать. В углах его рта залегла суровая складка, в глазах ни искорки смеха. Что он хотел сказать, какую готовил мне казнь, я так и не узнала, ибо в эту самую минуту кто-то внизу, на тротуаре, остановился у нашего дома и посмотрел на нас. Это был рослый мужчина, бедно одетый, который тащил на спине гору плетеной мебели стульев, этажерок, ширм. Он оглядывал наш дом, видимо, раздумывая, стоит или не стоит предлагать здесь свой товар.
Этого человека зовут Джексон, сказал Эрнест.
Такому здоровяку следовало бы работать, а не торговать вразнос[24], раздраженно отозвалась я.
Взгляните на его левый рукав, мягко сказал Эрнест.
Я взглянула рукав был пустой.
За кровь этого человека вы тоже в ответе, все так же миролюбиво продолжал Эрнест. Джексон потерял руку на работе, он старый рабочий Сьеррской компании, однако вы, не задумываясь, выбросили его на улицу, как гонят со двора разбитую клячу. Когда я говорю «вы», то имею в виду вашу администрацию, всех тех, кому акционеры Сьеррской компании поручили управлять своим предприятием, кому они платят жалованье. Джексон жертва несчастного случая. Его погубило желание сберечь компании несколько долларов. Ему бы оставить без внимания кусочек кремня, попавший в зубья барабана: поломались бы два ряда спиц, зато рука была бы цела, а Джексон потянулся за кремнем; вот ему и размозжило руку по самое плечо. Дело было ночью. Работали сверхурочно. Те месяцы принесли акционерам особенно жирные прибыли. Джексон простоял у машины много часов, мускулы его потеряли упругость и гибкость, движения замедлились. Тут-то его и зацапала машина. А ведь у него жена и трое детей.