Лука уже начинал чувствовать голод, потому что по времени, если бы ему не пришлось принимать академиков, он бы уже давно обедал дома, и, когда в дружеской беседе вышла непринужденная пауза, он стал разворачивать свой сверток, данный ему человеком сурового вида. Но как-то так получилось, что, когда он развернул сверток и взял в руку бутерброд, то на хлебе вместо колбасы или сыра почему-то оказалась живая мышь. Лука даже вздрогнул от своего неожиданного открытия; мышь быстро сбежала по руке и бедру молодого человека на землю и тотчас же исчезла в темноте.
Академики, видя неудачу Луки, протягивали ему другие бутерброды из своих точно таких же свертков, и молодой человек с благодарностью принимал угощение.
Но не успели еще все присутствующие съесть и по одному бутерброду и отхлебнуть по глотку горячего кофе, как услышали на улице какой-то шум, нарастающий и труднопереносимый, в котором были и грохот, и рев, и свист, и гудение, за высоким окошком увидели клубы упругого пламени, дым, и посреди всего огня - блестящее, гладкое туловище медленно поднимающейся от земли черной ракеты, высотой, наверное, как четыре поставленных друг на друга, как в цирке, человека.
Подвальное окошко с неприятным звоном лопнуло от давления газов, всех, находившихся в подвале, обдало жаром, женщины смешались и взвизгнули, все в ужасе попадали с их ящиков, на которых сидели.
- О, не беспокойтесь, - раздался в подвале уверенный, дружелюбный голос академика Остапа, когда ракета уже поднялась над домами и почти совсем не было видно раскаленных газов, истекавших из ее сопла, а по двору Академии стремительными вихрями носился какой-то вспыхнувший небольшой мусор и листва. - Это всего лишь метеорологическая...
А когда академик Остап, единственный, кажется, сохранивший присутствие духа, деликатно успокаивал перепуганных женщин, Лука услышал возле себя осторожный, едва уловимый шепот второго академика. - Лука, - говорил академик Валентин. - Лука. Прошу вас, отполземте в сторону. Мне нужно кое в чем уведомить вас.
Лука и академик Валентин отползли в сторону.
- Лука, - говорил академик Валентин, - вы, наверное, не узнаете меня? Присмотритесь, пожалуйста.
- Н-нет... - растерянно прошептал Лука.
- Я ваш сосед-моряк. Вы, конечно, видели меня много раз. Только, наверное, забыли.
Присмотревшись, Лука обнаружил, что академик Валентин - действительно есть его сосед-моряк, и некоторые, может быть, имевшие место, едва уловимые отличия никак, разумеется, не могли перевесить, буквально, всепоглощающего сходства. - Как же только раньше я этого мог не заметить? - думал молодой человек. - И как мы иногда бываем не похожи на самих себя. Ведь я, и правду сказать, видел своего соседа, наверное, не один десяток раз, и, разумеется, теперь превосходно помню его лицо. Так что, даже кажется, и не забывал никогда. И вот еще странно: я ведь и не мог бы сказать, что у меня совсем уж плохая память. Ведь нет...
- Покойный Декан считал, что меня выгодно сделать академиком, - шептал еще собеседник Луки, - потому что я так много плаваю по свету. Ведь согласитесь, уважаемый Лука, что всякий академик должен очень много знать. А кто еще так много знает, как не тот, кто по всему свету плавает?! О, я действительно много плаваю. Я и в Америке был. И чуть не на северном полюсе. О, море - это, знаете, такая замечательная штука! Плывешь себе, плывешь, и все - море и море. Одно только плохо: миражи, знаете, буквально, замучили. Постоянно впереди земля мерещится, а подплывешь - а там и нет никакой земли. И не было никогда. Иной раз, знаете, бывает даже трудно плавать. Все время кажется, что вот-вот выбросишься на берег. Причем ты, например, влево поворачиваешь, чтобы обогнуть землю, и земля тоже влево уходит. И так все время прямо по курсу и маячит. А еще миражи, знаете, бывают - все дворцы и горы.