Разница в должности невелика, просьба моя, повторяю, незначительна, тем более, что для всех вы будете самый настоящий полновластный Декан, а мне же, сентиментальному старику, сознание этой ничтожной разницы поможет навеки сохранить мое благоговейное отношение к священной и незыблемой, по моему высокому разумению, должности Декана. Формально изучающие латынь могут подумать, что Декан это чуть ли не десятник, но это, конечно, значительное преуменьшение. Мне даже немного неловко опровергать подобное предположение с полной серьезностью, хотя для людей разумных, наверное, в этом нет и необходимости.
И в заключение, когда уже так много обсуждено меж нами больших и малых проблем, позволю еще себе два коротких постскриптума, к которым вы уж, пожалуйста, отнеситесь внимательно, иначе, в противном случае, и все мое письмо можно будет просто скомкать и выбросить, к примеру, под колеса какой-нибудь пожарной машины.
Первый: какая же все-таки, уважаемый Лука, грязь мира - эти панки! Какая они - накипь цивилизации! Фальшивые постояльцы в нашей неизмеримой сверхдержаве добра. Какая это бесполезная субстанция! И как жаль, что я в свое время не обратил достаточно внимания на них.
Второй: а знаете ли, Лука, что это именно Марк видел вас тогда в трамвае с саксофоном и сообщил нам по секрету о своем открытии?! О, дорогой наш кромешничек - Марк! Как же я все-таки люблю его, черноголового!
Подпись: Декан.
Известно, от добра добра не ищут, а Луку, в принципе, убедили доводы покойного Декана и его эпистолярная доброжелательная настойчивость, однако он все не представлял себе, как это он пойдет завтра в Академию и скажет, что теперь он - Декан, и - не может быть, думал молодой человек, чтобы над ним тогда никто не стал бы смеяться, пускай бы даже при самой лучшей снисходительности народной, и от долгих размышлений Лука, как это у него всегда бывало, только укрепился в своих сомнениях, решил, что ни за что не пойдет в Академию. И наверное, Лука бы и точно не пошел в Академию, но утром, читая газеты, он вдруг с удивлением обнаружил во всех газетах известие о смерти Декана и о назначении его, Луки, на новую освободившуюся должность, и понял тогда, что теперь он - неважно, хочет или не хочет, - уже не может не пойти, потому что это еще будет хуже.
Когда нисколько не остается выхода, так незачем и отчаиваться, но оказалось, что и в Академии были уже известны оба эти события - и смерть Декана, и новое назначение, и, идя по Академическим коридорам впервые на свое высокопоставленное рабочее место, Лука уже угадывал вокруг себя и удивленный, завистливый шепот, и откровенное заискивание, и простодушное поздравительное роптание. Тогда же Лука получил несколько письменных доносов на студентов и на штатных работников Академии, получил он и от Марка доносы на его друзей Ивана и Феоктиста, и даже на самого Луку (написанный по ошибке); Деканова секретарша решила, что со сменой руководства ей теперь вовсе необязательно будет разбирать Академический архив, чего ей делать явно не хотелось, но Лука, долго предварительно промявшись и изведя себя сомнениями, говорил девушке, что он не хотел бы, видите ли, прослыть этакой новой метлой, которая метет по-новому только потому, что она сама новая, что он не хотел бы нисколько менять курс прежнего руководства, хотя он, конечно же, никакой не консерватор, но все же не совсем понимает какие бы то ни было преобразования без достаточно ощутимых и весомых причин, и что поэтому дойдя до главного, вовсе уж замямлил Лука - хорошо бы, если бы она хоть иногда все же занималась архивом, хотя бы это в виде особенного, личного одолжения Луке.