Это еще мальчишкой Лука шел по улице и услышал марш, и продолжал себе идти как прежде, но на него тут же налетела толпа, и стали толкать Луку, смеяться, дергать за волосы, насажали синяков и ссадин, потом вообще повалили на землю и прошлись несколько раз прямо по животу - оказалось, это строем шли военные. С тех пор, услышав марш, Лука поскорее всегда искал скамейку и садился на нее, иногда даже с ногами, чтобы, не дай Бог, не попасться снова под ноги военным.
Но сейчас Лука предполагал, что они с покойным Деканом сидят на простой уличной скамейке, но оказалось, что здесь уже была парикмахерская. Причем, он оказался внутри парикмахерской, и как-то так получилось, что Лука даже пролез без очереди.
- Эй, эй, гражданин, - раздраженно окликнула Луку пухленькая медоголосая дамочка, пришедшая в парикмахерскую, чтобы ей соорудили какую-нибудь замысловатую архитектуру на голове. - Сейчас моя очередь! Какая наглость!
- Да-да, - поддержал ее выступление дамочкин муж, находившийся тут же в очереди, и даже привстал в кресле, зажавши под мышкой шляпу, которую прежде держал на коленях. - Мы здесь уже два часа сидим, и никого, разумеется, не собираемся пропускать.
- Ну зачем же вы так?! - неожиданно вступилась за Луку бойкая, вихрастая парикмахерша, одетая в белый халат на левую сторону, и с застывшим улыбчивым выражением на ее остроносом моложавом лице. - Видно же, что молодой человек торопится. Почему же не войти в положение? Да разве стал бы он так спешить, если бы не был с собакой?! Ей ведь не объяснишь, что здесь очередь. А как мы будем стричь нашу славную собачку? Ути, какая славная собаченька!..
- И еще с собаками ходят, - совсем уж напустилась на Луку семейная пара и еще кое-кто самый горластый из очереди. - Здесь, между прочим, для людей парикмахерская, а не для собак. Сюда и дети ходят!..
Так, пока мимо на улице громыхали военные, в парикмахерской продолжались препирательства, в которых единственно не участвовал сам Лука, но когда он осмотрел в зеркале свое одутловатое лицо и неухоженные упругие щеки и стал поспешно сползать со скамейки, взваливая снова к себе на плечо неподатливое Деканово тело, которое все здесь почему-то приняли за скайтерьера, и бормоча, что он по ошибке оказался в парикмахерской и что ему вовсе не нужно стричься, у Луки не осталось тогда никого заступников, даже бойкая парикмахерша, обозлившись на Луку, заявила, что он в конце концов может сам стричь свою собачонку, и под нестройный хор всеобщего осуждения Луку выгнали из парикмахерской разве только что не пинками.
- Теперь трудно верить чему бы то ни было, - едва успокоившись, размышлял Лука, стоя на перекрестке двух дорог. - И как бы мне сейчас могло помочь мудрое Деканово указующее слово. И какой у него интеллигентный язык...
Едва только Лука вспомнил, что им еще не прочитано Деканово письмо, как тотчас же его снова охватило прежнее нетерпение, и Лука тотчас же отяготился своей скорбной ношей, и взялся поспешно озираться, где бы ему можно было совсем оставить безжизненное Деканово тело, чтобы освободить руки для чтения.
Увидев мороженичный возок, он стал прикидывать, нельзя ли ему засунуть тело в возок (если, конечно, там нет мороженого), возле театра он хотел смешать Деканово тело с декорациями, но не решился ни на то ни на другое, а когда уже Лука думал, что ему придется отнести свой постылый груз домой, а родителям сказать, что это к нему приехал его товарищ из Калуги, совсем неожиданно у него Деканово тело отобрали панки.
Поначалу они долго тащились за Лукой и все канючили о том, какие они мирные люди, что они сами по себе, а остальные сами по себе, хвалили, какую он замечательную несет вещичку, говорили, что им тоже такую очень хочется, а одна совсем юная п*нчиха, которая, и идя вслед за всеми, все выделывала ногами какие-то замысловатые терпсихоры, приговаривала, что им нужно поколотить Луку, пока наконец и панки от п*нчихи не заразились агрессией, тогда Луке решительно преградили дорогу и сказали, что он сейчас же получит по роже, если не одолжит панкам свою ве