И привыкать придется долго, мрачно решил он, глядя снизу вверх на громадных в его восприятии мужиков.
Услышав непривычные «князь», и «графские развалины», он приготовился в своем «сне» увидеть сейчас что-то посконное (что бы это не означало); с мечами и копьями в руках. Но нет на бойцах был пусть непривычный Котову, но вполне определяемый камуфляж, и короткие сапожки на ногах вместо лаптей и онучей. И оружие было понятным автоматы неизвестной конструкции, разгрузки с запасными магазинами. И на поясах болтались не мечи, а вполне обычные боевые ножи. Сам Кот такой, конечно, в руки взял бы с большой неохотой; только лишь потому, что рядом не было привычного, проверенного в боевых условиях ножа. Машинально глянул на свои новые руки:
В такие вообще ничего, кроме перочинного брать не рекомендуется. Ну, еще столовый можно Эй, дядя, ты что творишь?!
Увернуться Олег не успел. Телу не хватило сноровки. Да он и представить себе не мог, что взрослый мужик вот так, без причины, разбежится, и с размаха пнет своим сапогом в детский бок; в его, кстати, Олегов бок. Который взорвался огнем боли после того, как тщедушное тельце подбросило над землей на полметра как раз на высоту бруствера, где Кот и оказался в скрюченном состоянии. Про огонь, кстати, он подумал как-то особенно. И результатом мог полюбоваться если бы все эмоции не перекрывала душераздирающая боль в боку.
Взрослое сознание все же отметило:
Ребра сломал, наверное, собака. Так тебе и надо!
Олеговы ребра словно послужили теркой на спичечном коробке. А сапог болтуна, который, к тому же, оказался живодером, головкой, покрытой фосфорной смесью. Он вспыхнул, заставив мужика заорать, и рухнуть задницей на кочку, сдирая с ноги пылающую форменную обувку. От носка, как бы странно это не звучало, тоже мало что осталось словно огонь вспыхнул сразу и снаружи и внутри сапога.
И самой ноге досталось знатно, сквозь гримасу боли ощерился в улыбке Олег, вон как эмоциями полыхает. А еще ненавистью, и предвкушением
Он был готов вскочить на ноги, и задать стрекача в лес, несмотря на оглушающую боль в ребрах таким страшным сейчас стало лицо болтуна. Но перед соратником выросла фигура Егора второго ратника, или бойца; как тут они назывались?
Ты что, Колян сдурел? остановил он босого на одну ногу воина одной лишь интонацией, и мальчонку зачем покалечил? Тем более знатного, как бы не графского родича.
А я давно хотел, Егор, окрысился Колян, давно хотел вот так, с разгону барчуку какому-нибудь наподдать с пинка. Хоть графенышу, а лучше вовсе княжичу
Рядовой Блатов, скучным, донельзя официальным голосом остановил его порыв Егор, пока бесфамильный, напоминаю, что при малейшем проявлении Силы автоматически включается записывающий амулет. Не исключаю возможности, что наш разговор сейчас слышит
Договаривать он не стал; лишь махнул рукой куда-то и повернулся к Олегу, который осторожно, с трудом, выпрямил таки тело. Мелькнула, конечно, мысль подлечиться уже испробованным методом. Но на глазах у посторонних
К тому же все последствия пинка убирать нельзя как на это посмотрит тот, кто сейчас, быть может, слушает разговор. Хотя, сапог-то я мерзавцу я подпалил. Так что немного подлечиться можно. Хотя бы боль снять.
Облегчению, наверное, способствовала и физиономия Блатова, опять рухнувшего задницей на сырую землю. Теперь большая часть его эмоций представляло отчаяние. Ну, и злость к нему, Олегу, явному виновнику предстоящих бед, никуда не исчезла.
Так что спиной к тебе поворачиваться не буду, решил Кот про себя, как и к любому другому, кстати. Больно. За что он меня так? Я ведь помощи попросил
Последнее Олег произнес вслух.
Не со зла он, парень, вполне добродушно прогудел Его, устали мы. Всю ночь по лесу тут шастаем. Князь наш Светлейший, Бельский Николай Ефимович, как услышал, какая беда тут случилась, так самолично сюда и прилетел. С людьми, конечно. Вот мы тут и ищем пострадавших
А еще ценности всякие, подумал Олег, артефакты те же, чем бы они не были. Про доброго князюшку рассказывай какому-нибудь мальцу. Такого по определению быть не может свои же сожрут.
Вслух же он просто простонал. И Егор подхватился, ринулся к нему, словно клушка к цыпленку. Но подхватывать на руки почему-то не стал. Оглянулся на сотоварища, который так и сидел, раскачиваясь, и бубня под нос жалостливо (к самому себе), и зло это уже ко всему миру, включая, в первую очередь, Кота: