Попробуй сунуть туда палец, подсказал я способ, при котором гладушечка приносит больше всего радости. Вот так.
Ты глубоко засунула в ведерко указательный пальчик; видимо, тебе понравилось, потому что вскоре ты погрузила туда все пальцы, а потом и ладонь целиком, до самого запястья. Я пришел в полный восторг и опять хотел было тебя поцеловать, но вместо этого сказал:
Не бойся, пауков там нет.
Ты тут же выпустила ведерко из рук, и почти вся гладушечка высыпалась на обычный песок.
Я не понимал, что случилось.
Я же сказал: пауков там нет! рассердился я.
Почесав нос, ты ответила:
Мне понравилось. Я Ниночка.
Я знаю, сказал я. Знаю.
Тут, к счастью, задул ветер.
Смотри! воскликнула ты, задрав голову.
С кленов, росших возле песочницы, поднялись в воздух десятки вертолетиков, и ты, вытянув руки, стала бегать за ними. Я тоже себе один такой заприметил и думал его поймать, но он вдруг изменил направление и скрылся вдалеке.
Есть! Есть! закричала ты, но мне хотелось иметь собственный вертолетик, и, раздобыв его наконец, я с довольным видом прислонился к стволу дерева, которое мне его послало.
Эй! окликнула ты меня, подойдя ближе. Хочешь тоже такой?
На носу у тебя вырос еще один носик кленовый.
Носик? А у тебя осталось семечко, которое было внутри?
Вот, ответила ты, раскрыв ладонь.
Семечко покоилось в ней, как предвестник будущего.
Дашь мне? Или можешь сама его куда-нибудь посадить.
Зачем?
Из него вырастет дерево.
Подожди, сказала ты и взяла у меня вертолетик.
Лепится, произнесла ты довольным голосом, достав семечко и приклеивая мне носик.
А потом предложила:
Давай тереться.
Тереться? Это как? сразу посерьезнел я.
Вот так!
Ты подошла ко мне еще ближе и коснулась своим носиком моего:
А теперь сделай нет.
Нет нет нет нет, крутил я головой в разные стороны и терся о твой носик.
Нет нет нет нет! крутила ты головой и смеялась.
примечание автора
Мне все кажется, что писать в наше время любовный роман это как шить лоскутное одеяло: кройка и швы мои, но насчет материала не уверен, хотя и испытал его на себе. Я чувствую, как с каждой фразой все больше сомневаюсь, не соткана ли моя жизнь по лекалам других любовных романов или того хуже песен и реклам, фильмов и сериалов, по лекалам ваших статусов в Фейсбуке. Почему столько глав этой книги позаимствовало свои названия из других текстов? И все-таки я пустился в эту авантюру, потому что в бесконечном споре между самовыражением и самокритикой последнее слово должно оставаться за первым, ведь даже последняя гексаграмма китайской Книги перемен это еще не конец. Писать любовный роман в наши дни значит клясться в достоверности, до боли скрестив пальцы, или спасать ребенка из ванны с водой, которую кто-то выплескивает. Можно сколько угодно сетовать, что правда, любовь и красота дискредитированы, извращены, что их пути разошлись в разные стороны света. Кризис легитимности позднего капитализма настолько глубок, что интеллектуалки уже отказываются от макияжа. Но Симона Вейль говорит, что красота не что иное, как обостренное чувство реальности, а Уильям Берроуз в своей последней дневниковой записи утверждает, что любовь наиболее естественное лекарство от боли. Именно этим изречениям святых, находящихся на пороге смерти, я и следую пишу о том, что в силу разных причин мне кажется реальным, и мне не остается ничего другого, кроме как верить, что это не наивность новичка, а та наивность, к которой возвращаешься, когда любые аргументы и любая критика себя исчерпывают. Даже если ты отрекаешься от всего, от чего только можно отречься, что-то да остается. Никто не способен разделить самого себя без остатка, да и пригодиться этот остаток может разве что Армии спасения, ветру или грифам.
суп с буковками
Привет, Горящая Береза, поприветствовал я Нину с порога.
Горящая Береза?
Ты забыла свое индейское имя?
Первый раз его слышу. Привет!
Серьезно? Неужели я так ни разу не называл тебя вслух? В общем, если бы ты была деревом, то скорее всего березой. Знаешь, у них на стволах иногда бывают такие подведенные глаза?
Может, ты уже снимешь куртку?
А я кто?
Какое дерево? уточнила ты и ненадолго задумалась. Наверное, каштан.