Впрочем, вскоре начали происходить события, которые вытеснили из наших голов, из наших сердец все мелочи, обиды и прочую чепуху.
Вначале пришли вести из Норборна. Что в одном из фортов умерли или были убиты несколько человек. Сообщали это обычные вестовые, не Гуннар, за несколько недель до этого отправившийся туда. Где в Норборне он был в это время, точно мы не знали, что за смерти тоже никто не мог объяснить.
Исольф, поезжай в Норборн, найди Гуннара и вместе разберитесь с происшествием. Если пьяная поножовщина, разрешаю решить на месте, в Сонборг не везти преступников. Если сказал на Совете Сигурд.
Я позволила себе перебить его. Я не делала так никогда, ни разу за все годы, но внезапная мысль, похожая на прозрение, подтолкнула меня стать дерзкой и неуважительной к моему конунгу:
Если там эпидемия, ехать нужно мне! и тут же пожалела, что сказала это. По загоревшимся на скулах у мужа красным пятнам, над взыгравшими желваками, я поняла, что дала маху
Сигурд посмотрел на меня:
Будет так, как я сказал. Поедет Исольф. Разыщет Гуннара, разберётся с произошедшим и сообщит нам.
После Совета я поспешила уйти первой, не хотела ссориться с Сигурдом. Мне это удалось, но меньше, чем через полчаса, судя по клепсидре, за мной в лекарню прибежала челядная девчонка и сказала, что конунг требует меня к себе. Я посмотрела на Бояна, который присутствовал при этом, и шепнула два слова девочке на ушко, отпустив её, а сама направилась к чёрному выходу из лекарни. Боян догнал меня уже во дворе:
Не пойдёшь к Сигурду?!
Нет. Он злится. Ссориться задумал. Вечером поговорим, когда остынет.
Остынет ли? спросил Боян.
Я посмотрела ему в лицо, милому моему Бояну и сказала чистую правду:
Должен остыть, столько дел за день у конунга Чёртов Гуннар заронил в него это семя проклятое ревность Ивар, мерзавец, тоже масла подлил в давно тлевший огонь.
Сложно не ревновать тебя, Сигню, сказал спокойно Боян.
Почему это? удивилась я.
Я никогда не давала поводов Сигурду, в отличие от него, со всеми этими брандстанскими девицами, подсылаемыми моей прекрасной свекровью Орле («Змеёй»). Сигурд смеялся, любезничал с ними, позволял ненароком касаться себя. Что, меня не сердило это?! Но я ничего не говорила, ни разу, сохраняла достоинство, тем более что я не верила, что ему хотя бы нравится то, что они делают. Я вижу, что он позволяет им вольничать, чтобы вызвать мою ревность
Ты слишком свободна, сказал Боян, глядя мне в глаза. Это так страшно: любить тебя, когда ты будто птица. Взмахнёшь крыльями в любой момент, и нет тебя. Чем тебя удержишь?
Я покачала головой:
Поэт в тебе говорит.
Не сейчас. Я знаю, о чём говорю, без улыбки проговорил Боян. Куда идёшь-то?
Тебе лучше не знать, я покрыла плечи большим платком, какой-то холодный ветер дул с утра, дождей притащит, наверняка, дождёмся тогда вестей из Норборна не раньше, чем через месяц.
Почему это мне лучше не знать?
Первый у кого Сигурд спросит, где я, это ты. Не найдёт меня, через час забудет злится.
Резонно, конечно. Но будто бы Сигурд не догадается, где её искать? Будто много мест, где она может быть в Сонборге И если разозлился всерьёз, до вечера ещё хуже будет
Я отправилась к Дионисию. Сигурд не любил бывать у него, говорил, что он его будто обволакивает. Я понимала, что Сигурд имеет в виду. Арианец Дионисий рассказывал о своей вере много, увлекательно. Но Сигурду не была близка ни идея жертвы за всё человечество, в которую Бог почему-то принёс своего сына, ни всетерпимость Дионисия и его убеждённость, что центр цивилизации был и навсегда останется только в Элладе.
Ты не понимаешь, потому и отторгаешь, отвечал Дионисий.
Ещё скажи, грек, что мне недоступно понимание твоей веры, потому что у меня нет сыновей ярился Сигурд.
Совсем не то я имел в виду пугался Дионисий. И разговор их обрывался, зайдя в тупик.
Я не спорила с Дионисием. Хотя и мне, как и Сигурду всё было непонятно, мне хотелось представить, что в этом понимает сам Дионисий. Что это значит для него.
Но Сигурд сам сказал мне:
Да просто всё, Сигню, как и в любой великой религии. Отец не жалеет сына, принося его в жертву, только чтобы люди прозрели, остановились, оглянулись на себя, на то, как они живут, и стали чище и светлее, стали бы творить меньше зла Вот и вся идея. Прекраснейшая и недостижимая в своей высоте.