2.3. «В КРУГУ ДРУЗЕЙ И МУЗ».
СКВЕР НА КАМЕННООСТРОВСКОМ
Так называлась небольшая книжка о Приютинской усадьбе Олениных под Петербургом, где любили бывать и приятельски «поэтически балагурить» Пушкин, Гнедич, Крылов и многие выпускники ещё Царскосельского лицея тех лет. Решился под шапкой этого заголовка изложить разрозненные воспоминания о вольном игровом общении на прогулках наших школяров из ближайших домов по улице Рентгена и на Кировском проспекте. А местом роения этого уличного круга, его Гайд-парком или Масляным лугом был, безусловно, наш сад на Кировском между домами 25 и 27. Ныне это сквер Низами с установленным одноимённым памятником. И, сохраняя безусловное уважение к этому средневековому деятелю персидской словесности, праведнику и поборнику моногамии, пытаюсь представить, в какой части Гянджи был бы установлен, полученный подобным образом в дар, например, памятник гусляру и сказителю Садко современнику и в каком-то смысле коллеге Низами по поэтическому жанру? Неужели тоже на одном из центральных проспектов их культурной столицы? Для обывателя Петроградской, школяра тех лет, ныне выгуливающего в нашем саду внуков, фигура Низами имеет отношение к истории и духовной жизни Петербурга, этого конкретного сквера, да и к их жизни не более чем Старик Хоттабыч или Ходжа Насреддин. Почему бы тогда не Омар Хайям? Пусть и такой же «марсианин» на этом месте, тоже писавший на фарси. Хотя, оказалось, по нашему поводу следующее:
Как часто, в жизни ошибаясь,
Теряем тех, кем дорожим.
Чужим понравиться стараясь,
Порой от ближнего бежим.
Возносим тех, кто нас не стоит, а
Самых верных предаём.
Кто нас так любит, обижаем, и
Сами извинений ждём
В общем, заглядывая в наш сад с Каменноостровского проспекта, сегодня, в переводе на язык ощущений, понимаешь теперь и это, ну не совсем наше. Ещё один сюжет превращения «нашего» в «не совсем наше» за последние десятилетия Петроградской школьного детства и юности.
Тот наш сад с просторной спортивной площадкой возник в 50-е на послеблокадном пустыре, и даже в 60-х на его территории в толще грунта обнаружилась авиационная бомба. Обширные площади газонов пересекались дорожками из укатанной гранитной крошки. Одну из них, ведущую к улице Л. Толстого, можно было бы назвать и аллеей. Её с двух сторон обступали старые высокие тополя, в ветвях которых весной по-свойски гнездились грачи. У главного входа с Кировского в тёплое время года встречал внушительный цветник, обрамлённый гранитным бордюром и окружённый каштанами и липами. Его сложная цветочная композиция в течение сезона обновлялась, но неизменно сладко пахло резедой. Куртины разросшихся кустов сирени, жасмина и шиповника создавали естественное зонирование сада, выгораживая в нём уголки «по интересам». В их зарослях мы проделывали ходы, таинственно скрывавшие нас от посторонних. В сентябре из побегов жасмина изготавливали «шпаги» для мушкетёрских дуэлей, их сердцевина была мягкой, и травм в «поединках» не возникало. Осенью поспевали плоды барбариса цвета киновари, они вязали и кислили язык. Мы рассовывали по карманам белые бусины снежноягодника а, высыпав горсть этих «жемчужин» на дорожку, с наслаждением прихлопывали ногой, радуясь звукам лопающихся шариков.
Самым притягательным местом в саду была для нас спортивная площадка, обтянутая по периметру сеткой-рабицей. Зимой там заливались каток и устанавливаемая к морозам катальная горка. Ну а в тёплое время, конечно, гоняли в футбол. Наши школяры из близ расположенных домов проводили тут с приятелями часы, а взрослые могли здесь без проблем отыскать своего загулявшего сорванца и отправить домой, садиться за уроки. Иногда мы, правда, отлучались в подвальчик тира на улице Л. Толстого либо на территорию 1-го Меда, а иногда, озоруя, бегали к трамвайным путям и в углубление рельса выкладывали монеты, обычно пятачки, а то и капсюли к охотничьим патронам, продаваемым в спортивном на Большом. Несложно сообразить, что случалось, к восторгу мальчишек, при прокатывании по ним стальных колёс очередного трамвая. Девочки играли в саду обычно где-то рядом, и мы краем глаза следили за их реакцией на наши проделки.
Об одном явлении той поры расскажу подробнее. Речь пойдёт о своеобразном футбольном шорт-треке. На небольшой части нашей площадки, а осенью даже на уже пожухлом травяном газоне, взрослые заводские парни из соседских домов вечером после тяжёлого рабочего дня устраивали мини-футбол «под скамеечку» на деньги. Воротами служили обычные садовые скамьи. Играли 3 на 3 без вратарей. Нас, наблюдавших это действо юных футболистов и, конечно, уже болельщиков того настоящего, своего «Зенита», это зрелище завораживало. Невероятная подвижность на грани акробатического эквилибра, потрясающая «цирковая» техника дриблинга владения мячом. Мы тогда этот навык называли умением финтить или «мотаться». Попасть под низкую скамейку было невероятно сложно. Такие удары, осуществляемые оттянутым подъёмом стопы в нижний угол ворот, для вратаря на настоящем футбольном поле трудны и опасны. Иногда для комплектности кого-то из нас приглашали поиграть в одной из таких команд. Конечно, без финансовых обременений. Кроме этого мастер-класса владения мячом мы познакомились тут и даже очаровались столь же виртуозным русским «трёхэтажным», весьма полезно и органично сопровождавшим ту азартную мужскую борьбу. Этот филологический навык, который, будучи в заключении на Соловках, изучал даже академик Дм. Лихачёв, позволил впоследствии легко утверждать свой «авторитет» в различных компаниях сверстников. В пионерском лагере владение мячом, приправленное «острым» словом, не потребовало лампы Аладдина, чтобы стать своим в новом коллективе подростков.