Концепция Хайека о «рассеянном знании» и следствия из неё подробно обсуждаются в одной из следующих глав «Энтони Саттон и экономические проблемы социализма в СССР». Поэтому здесь достаточно сказать, что аргумент Хайека о рассеянном знании доказывает плановая экономика (если только она не имеет возможности массово импортировать проверенные, гарантированно плодотворные идеи, технологии, производственные процессы извне, из «капиталистического» мира) делает практически невозможным интенсивный экономический рост то есть рост, основанный на применении нового знания, а не на увеличении объема задействованных ресурсов.
В упомянутой выше главе об Энтони Саттоне и экономической истории СССР я произвожу небольшую модификацию аргумента Хайека, чтобы продемонстрировать: практически непреодолимые барьеры на пути разработки, проверки, усовершенствования и внедрения новых идей создаёт не один только гиперцентрализованный социализм советского образца. Такие барьеры создавала бы и «социалистическая демократия», в которой план вырабатывался бы путём переговоров и консенсуса между заинтересованными сторонами.
Аргумент Хайека сохраняет свою силу вне зависимости от господствующей культуры. Поэтому можно ожидать, что даже последовательно антилиберальные режимы, склонные к всеобъемлющему планированию и контролю, в будущем тоже будут периодически отступать и, хотя бы временно, дозволять некоторую меру свобод.
Кроме того, нет необходимости, чтобы любой правящий режим стремился строго и беспощадно осуществлять всеобъемлющую власть. Бывает и так, что чиновники склоняются к политике «живи и давай жить другим» просто благодаря жизненному опыту и склонности экономить усилия. Когда такие деятели преобладают в правящем аппарате, государство проводит относительно мягкую линию, даже не будучи вынужденным к этому обстоятельствами непреодолимой силы. На этой стороне вопроса я более подробно останавливаюсь ниже, в главе «Футурологические узоры».
Эти и другие «просветы», ситуативно обусловленные пространства свободы, будут периодически возникать и какое-то время сохраняться.
Следует подчеркнуть, что несогласованностей между разными центрами и, следовательно, «просветов» будет, при прочих равных, больше в мире, по-прежнему состоящем из многих независимых друг от друга государств, чем в мире с единым мировым правительством и унифицированной системой управления. В этом смысле, для классического либерализма нашего времени естественно выступать за «мир наций» (то есть мир, состоящий из большего или меньшего количества суверенных государств), а не за «единое человечье общежитие».
Нужно заметить, что изыскивать возможности для либеральной политики будет только тот человек, который уже сделал этический выбор в пользу либеральной позиции. Поэтому невозможно говорить о либеральной политической философии, не рассматривая основания этого этического выбора. Какими могут быть основания этического выбора в нашу эпоху, которая больше не верит в существование объективного и универсального морального порядка? Я не питаю иллюзий, что мой ответ на этот вопрос когда-либо станет самоочевидным или даже убедительным для всех людей. Тем не менее, один из вариантов ответа рассматривается в нижеследующих главах. Он отличается как от консервативных призывов восстановить «традиционную нравственность», так и от популярных в либеральной и либертарианской среде этических концепций Айн Рэнд21, Мюррея Ротбарда22 и их последователей.
Постлиберальный мир как «фабрика счастья»
Какой смысл могут иметь идеи о свободе и о правах личности в нашем постлиберальном мире? На что эти идеи могут опираться?
Я говорю именно о «постлиберальном» мире потому, что мы уже очень далеко ушли от эпохи классического либерализма (то есть от XVIII XIX вв.) и ещё более отдалились от её истоков и предпосылок, сформировавшихся в раннее Новое время (то есть в XVI XVII вв.). Полезно посмотреть на наше сегодняшнее мышление, сопоставляя его с этими предпосылками и истоками.
На протяжении ста лет, с 1546 по 1648 гг., континентальную Европу сотрясали кровавые религиозные войны между католиками и протестантами. Многие из этих вооруженных конфликтов, начиная с первой (15461547гг.) и второй (1552г.) Шмалькальденских войн в Германии, имели характер гражданских войн, в которых подданные противостояли верховной власти своей страны. Естественно, каждая сторона стремилась доказать не только религиозную, но также моральную и политическую правоту своего дела. В таких условиях вопросы политической теории о пределах власти, о праве подданных сопротивляться тираническим действиям правителей и т. п. приобрели огромное практическое значение и стали вызывать живейший интерес европейцев.