Говорят, руки Ди похожи на паучьи лапы, и потому у него такая быстрая реакция, с деланым кокетством сказала американка, посмотрев на свои тонкие кисти в глубоких, словно изъезженная колея, морщинах.
Алиса попыталась наклониться к ней, чтобы тоже нарочито, конечно, пока ещё нарочито выразить своё участие.
Должно быть, у него просто хороший слух, или он умеет читать по губам, или она запнулась, нечто ещё, миз
Баллард, протянула хрупкую ручку американка.
Алиса осторожно взяла её в свою, как будто боялась разбить этот маленький артефакт. «Они требуют нежного обращения», учил я её. Алиса помнила, она всё прекрасно помнила. Я делал из неё аналог себя, женщину-Донжуана. Точнее, донью Хуану. Она так хорошо чувствовала все правила обращения с женщинами, ведь правил обращения с женщинами я и сам не знаю.
Точнее, их никогда и не было. С каждым человеком, встреченным мне на моём жизненном пути, мне всегда хотелось обращаться как с отдельной, независимой от моего центра притяжения Вселенной, со своим сводом формул и своим Большим Взрывом. Я знаю, что жизнь каждого человека искорёжена и порвана в клочья обстоятельствами его существования, иногда даже самим фактом появления его или её на свет в этом строго определённом теле, с этими родителями, которые вполне могут понимать, разделять или даже поддерживать этот тонкий и звонкий, как говорится, росток так держат за крылья бабочку, помогая ей взлететь и одновременно ломая её. Так подкрашивают губы, убивая их свежесть. Так ломают руки девушкам, помогая им осуществить их и своё предназначение на этой Земле и потом уничтожать их непотревоженность, даже изменять их запах. Помните фильм «Детки»? Так вот, там один герой любил девственниц Каспер его, кажется, звали; так вот, он говорил, что (цитирую) «от баб запах другой». А потом актёр, игравший этого самого Каспера, помер от передоза. Вот. А я жив и сегодня по-прежнему красив как никогда на свете. «Эх, не к добру», сказала Алиса мне в зеркало. И в этот момент я подумал, как же я всё-таки буду выглядеть в гробу лучше, чем Ривер Феникс, а?
«Ja, ja, mein Sier», прошептал чей-то голос над моим ухом. В позвоночнике моём как будто зашатался невидимый шуруп и, ввинчиваясь в резьбу, больно расправил мои плечи, вешая на них тонкую шею, ставил гордую несломленную голову и открывал глаза, обрамлённые тёмными и скрещёнными, как ласточкины крылья, ресницами.