– Чтобы по справедливости, товарищ старшина.
– Хорошенькая «справедливость»! Сами себе не доверяете. Еще раз увижу – два часа строевой...
* * *
– Курсант Чеботарь, подъем!
Кацуба стоит у верхней койки Чеботаря с часами в руке и засекает время. Это уже после отбоя-то! Бедный Чеботарь в одних трусах неуклюже спрыгивает с койки и лихорадочно начинает одеваться. Все у него валится из рук, пряжка ремня на боку, две пуговицы отлетели, ширинка не застегнута...
– Неплохо, – говорит Кацуба, глядя на часы. – Курсант Чеботарь, отбой! – И снова засекает время.
Чеботарь поспешно начинает раздеваться и складывать обмундирование. Гимнастерку – так, бриджи – так, портянки обернуть вокруг голенищ... И под одеяло!
– Курсант Чеботарь, подъем!
И все с самого начала.
Мокрый от напряжения, с искаженным от бессильной ярости лицом, одетый Чеботарь вытягивается перед Кацубой.
– Отбой!
Мгновенно раздевшись, измученный Чеботарь буквально вспархивает в свою койку. Ненавистью к Кацубе горят его глаза из-под одеяла.
– Прекрасно, – говорит Кацуба и прячет часы. – Вы способный человек, товарищ Чеботарь. Неплохо потренировались, верно? И не нужно слов благодарности. Я же знаю, они у вас в сердце. А я только выполняю свой долг. Так что благодарить меня не за что. Вы теперь поняли, как нужно ложиться после команды «отбой»? Спите спокойно. И пусть вам приснится что-нибудь вкусное...
Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!
* * *
Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
– Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
– Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
– Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
Раздался стук в дверь.
– Да, да, – сказал Кацуба. – Не заперто.
Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
– Не спите, старшина?
– Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
– Я после ночных полетов – как лимон выжатый... – виновато сказал капитан. – До дома не доскрестись.
– Хотите чаю?
– Чаю? – переспросил капитан. – Чаю – это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
– Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
– Да нет, спасибо, – отказался Хижняк от чая. – Вот покурю и пойду...
И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку «Дуката».
– Попробуйте.
Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
– Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
– Инвалид один на толкучке торгует.
– Дерет, наверное, три шкуры...
– Ничего, терпимо.