КАЛИГУЛА
«Так давно это было, что хвастливые вороны даже,
Сколько ни вспоминали не вспомнили с точностью дату
Виктор Соснора.
Как давно это было! почти невозможно представить
Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,
Я, из старости в юность минувшие годы листая,
Вспоминаю свой первый счастливейший творческий день.
Ленинград Тишина в переполненном зрительном зале
Впрочем, «зал» это громко всего лишь, холодный подвал
Мы играли Камю Ах, как мы вдохновенно играли!..
Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал
И неважно нам было, что вместо портала и рампы
Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой
Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,
И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой
Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона
Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,
Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,
Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.
И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном
Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!
Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,
Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!
В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;
Он был неосязаем невнятен незрим невесом
Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса
Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.
И на «сцене» из ночи рассветное солнце вставало!..
И мы жили на ней!.. ненавидя страдая любя
И метался Калигула в тесном пространстве подвала,
Разрушая!.. вконец опостылевший мир и себя!..
И кордон добровольцев а их было множество, к счастью
Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам,
И в подвал не пускал представителей власти мордастых,
Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца.
Вот уж скоро полвека, со дня этой нашей премьеры.
Сколько было потом их за длинную-длинную жизнь!..
Поражений побед компромиссов халтуры, к примеру
Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить.
Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года.
Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость слаба
Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы»,
Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба».
ИГРАЕМ «КАИНА»
(монолог режиссера, в ожидании премьеры)
Зал пуст. Открытая сцена,
Как черная пасть, оскалена
Слоняюсь по ней бесцельно:
До вечера вечность целая!..
Премьера!.. Повышены цены
Сегодня играем «Каина»!
Последняя репетиция
Прошла, как всегда, бездарно:
Опять столкновенье амбиций,
Актеров унылые лица
И что уже стало традицией
Чернейшая неблагодарность!
За сценой техника ропщет.
Сдержаться никто не может.
Завпост материт монтировщиков
Попутно меня постановщика:
Мол, мог наваять и попроще
Без зауми и выпендрежа
Мол, главное для режиссера,
Чтоб все было ясно и просто
Чтоб было по разуму впору
Чтоб не было лишних споров
И чтоб не летали актеры
По сцене на ржавых тросах!
Орет про гнилые доски,
Снабженцев «послав», для ясности
Про чьи-то козни и происки
Про то, что два года без отпуска
И, вновь, про «полеты», без допуска
По технике безопасности
Художник, в оцепенении,
Похожий на мрачную птицу,
С тоскою и отвращением
Глядит на свое «творение»
И нет никаких сомнений
До чертиков, хочет напиться.
Скукожился, словно замерзший,
В последнем ряду, ссутулясь
А мимо него вахтерши,
Зашоренные билетерши,
Технички, полы натершие,
Несут приставные стулья
Аншлаг!.. словно в древнем Риме
На игрищах в Колизее
Но, черт его знает: воспримет
А, может, и вовсе не примет
Мистерию с пантомимой
Наш зритель, на сцену глазея?
Директор зашел понурый,
Усталый, на лбу испарина:
Общался с номенклатурой
Звонил в Управленье Культуры,
Чтоб эти «надутые дуры»
Пришли сегодня на «Каина».
Мол, смогут потом гордиться
Они и наш «главный барин»:
Не в Питере, не в столице,
А в нашей, как говорится,
Забытой Богом провинции
Поставлен Джордж Гордон Байрон!
Волнуется старый бездельник!
Мандраж в серпентарии нашем!..
Волнуются все запредельно!..
Все вместе, и каждый отдельно
Что делать? вторую неделю
Театр поставлен на уши.
Волнуется даже Сережа
Буфетчик, с замашками бармена:
Его халдейская рожа
С немыслимо бледной кожей,
Как это ни дико, похожа
И в фас, и в профиль на Байрона.
Он мог бы мне, в долг, как обычно
Под запись, налить до зарплаты
Но, вместо ста граммов «Столичной»,
Я слышу совсем непривычное:
«Сыграете выставлю лично!
А раньше ни-ни, ребята!».
Он горд! Он уверен, что даже
О нем в газетах напишут:
Ведь он, в редингот наряженный,
Завитый и напомаженный,
Три дня фотографу нашему
Позировал для афиши.
Он ждет от нас только победы,
С какой-то наивной верой,
Считая меня самоедом,
А наши сомнения бредом.
«Сходи, говорит, пообедай!»
Но дома не та атмосфера:
Жена смертельно обижена.
Ведь ночью, меня лаская,
Прижавшись, как можно ближе,
Она от меня неподвижного
Услышала: «Это лишнее!
Сегодня нельзя Я Каин!».
И я, действительно Каин!
Я Авель я Ада я Селла!..
Профессия наша такая
В судьбу персонажей вникая,
И боль сквозь себя пропуская,
Их души вселять в свое тело.
Во мне и Адам, и Ева
И яростный ум Люцифера
И Рай и познания древо
И боль материнского чрева
И страх перед Божьим гневом,
Как суть принудительной веры.
Напрасно ждет развлечения
Номенклатурный барин:
Увидит он в нашем прочтении
Не легкое нравоучение,
А бездну душевных мучений,
В мистерию вложенных Байроном!
И я в лепешку разбиться
Готов, с фанатичным упорством,
В надежде, что это случится
Что мы создадим по крупицам
Не Каина братоубийцу,
А Каина богоборца!
Труба пропоет Михаилова,
Притихнут партер и ложи,
И нечисть взвоет уныло,
Явив свои мерзкие рыла,
И ангелы белокрылые
Взлетят на невидимых лонжах!
Пространство библейской вечности!..
И мы, в домотканых рубахах, там
В среде херувимов и нечисти,
Слегка контражуром подсвеченной,
Возникнем сегодня вечером
Из бездны черного бархата.
Сверкающих звезд мириады
Зажжет небесная сфера,
И над человечьим стадом,
Лишенным Райского сада,
Поднимется ввысь из Ада
Гигантская тень Люцифера!..
И зритель, проникнувшись темой,
Поймет, что наш Каин мечется
В жестоком конфликте с Системой
С авторитарной системой
С тоталитарной системой
Как первый борец человечества!
Надеюсь, и критик любой
Поймет и оценит это,
Приняв наш спектакль, как бой
С когортой чугунных лбов,
Эстетствующих жлобов
И жлобствующих эстетов.
Пусть зритель придет, как на Вече!
Пусть судит, как можно строже!
Пусть трудною будет встреча
Терять нам давно уже нечего!
Скорее настал бы вечер!
Скорее бы день был прожит!