Река течет буквально через сад. Отец согнулся пополам от ревматизма, но переезжать даже не подумает». Его слова были исполнены для нее особого очарования. «Река течет буквально через сад», и она знала, что эта река – Темза и что сад весь зарос английскими кустами и круглый год стоит зеленый. На похоронах она поняла, что тот сад сгинул в морской пучине. Семья ее жениха жила неподалеку от английских Паттерсонов. «Нет, – говорил он, – по-моему, мы их не знаем». Не укладывалось в голове, что он не знал соседей, которые жили всего в пятнадцати милях от них. «Нет, – писали из Англии Паттерсоны, – мы таких не знаем. Они не из Лондона? Тут много в войну понаехало из Лондона…»
Ей был двадцать один год, и в рождественские каникулы она объявила Чакате:
– Хочу к лету уволиться. Поеду в Кейптаун.
– У тебя опять были неприятности с Тейсом?
– Нет. Просто хочу сменить обстановку. Море хочу увидеть.
– А то я переговорю с ним, если у тебя были неприятности.
– Ты думаешь от него когда-нибудь избавиться? – спросила Дафна.
– Нет, – сказал он.
Он пытался отговорить ее от Кейптауна в пользу Дурбана. «Дурбан больше похож на Англию». Ему не нравилось, что она будет общаться с отцовой родней, с кейптаунскими дю Туа.
Кейптаун сделал для нее Англию еще притягательнее. Старые солидные голландские дома, садыпри коттеджах, зеленые луга, симфонический оркестр, галерея современного искусства – этих европейских картинок оказалось достаточно, чтобы возбудить желание отведать оригинала. Слуги здесь были светлее, чем в колонии, с более европейскими чертами лица, и в этом она видела перекличку с Англией, где слуги белые. «У нас их совсем не осталось, – писали из Англии Паттерсоны, – одна Клара, и то половину времени мы ухаживаем за ней. Она все перезабыла и принимает тебя за твою мать. Жабу она считает дядюшкой Пубой. С тетей Сарой одно мучение. Она считает, что мы крадем ее конфетные обертки».
Дафна мечтала ухаживать за Кларой, выслушивать упреки обкраденной тети Сары, мыть грязную посуду и перелезать через изгороди с кузинами, которых не видела в глаза. Некоторые ее родственники носили имена героев «Ветра в ивах» – Крыса, Крот, Жаба; другие заимствовали свои прозвища из источников, ей пока неведомых, например оба ее дяди: Пуба и Динь-Дон. Дю Туа мало что могли уразуметь из английских писем, которые Дафна, шалея от поэзии момента, зачитывала им вслух. «Крыса, – объясняла она, – это Генри Миддлтон, муж Молли. Он служит во флоте…»
– Он что же, плохо с ней обращается?
– Наоборот, страшно ее обожает, – говорила Дафна, перенимая прилипчивый стиль английских писем.
Тогда что же она зовет его Крысой?
Чаката прав, думала Дафна, английский юмор другим не растолкуешь.
В Кейптауне она ходила в ночные клубы, уверив себя и ни минуты в том не сомневаясь, что все это только жалкая копия лондонского великолепия.
Семейство дю Туа принадлежало к элите африканеров. Английское влияние они принимали терпимо, но сами ему не поддавались. Один их кузен, оксфордский выпускник, воевавший в Северной Африке, приехал на побывку и был не прочь приударить за Дафной. Но в это самое время она увлеклась морским офицером, который пару недель назад прибыл на изрядно побитом корвете. Рональд, казалось Дафне, из всех, кого она видела, был самый типичный англичанин, и самый непосредственный. Корабль, шепнул он ей строго по секрету, задержится в порту на шесть недель. Что, если это время они будут считать себя помолвленными? Конечно, сказала Дафна, очень хорошо. И, не тревожась о том, что могут подумать дю Туа, она провела с ним ночь в приморском отеле.