Мое личное отношение к национализму полностью оформилось в 1983 году, во дворе концлагеря Бухенвальд; оно выражено в одном из мемуарно-публицистических романов, позволю себе привести цитату:
«любой национализм <> имеет один и тот же конечный пункт:
Ребристые, как кошачье нёбо, жерла печей крематория.»
Название этого очерка затрагивает тему, которая не становится второстепенной с течением времени.
Ведь если любой национализм плох, то антисемитизм просто омерзителен.
Писать об антисемитизме еврею трудно; его всегда могут обвинить в предвзятости.
А я русский и могу говорить все, что думаю.
До сих пор дискутируется мнение о том, был ли в СССР антисемитизм.
Иногда вопрос ставится шире: в чем корни антисемитизма как одного из отвратительных видов неприятия чужой нации и ее менталитета?
Я не буду рассуждать о других странах, мне достаточно России.
Мой русский народ обладает рядом замечательных черт; ни с чем не сравнятся таинства русской души, ее широта и щедрость.
Но, увы, сверху лежит другое.
Не только в анекдоте 2 русских = попойка + драка.
Моя нация никогда не жила по-человечески; ее образом жизни были тупой физический труд в будни и кровавые бои по праздникам.
Труд рабский из рабских, труд ради самого труда, достойный лишь каких-нибудь пчел или муравьев. А бои отличались разнообразием: стенка на стенку, конец на конец, село на село, брат на брата, сын на отца, муж на жену С кулаками, вилами, косами с чем попадет под руку.
Розовощекий барин Тургенев рисовал пейзан на лоне природы; ему кто-то верит до сих пор. Хотя умильные Хори и Калинычи к истинным крестьянам XIX века скотоподобному быдлу с кулаками вместо мозгов имеют отношение не большее, чем «Если завтра война» к реальной бойне.
Желчный доктор Чехов писал русскую деревню иначе красками не акриловыми, а живыми. От его крестьян становится страшно.
Российский народ жил по Домострою системе, в основе которой лежит насилие старшего над младшим, мужчины над женщиной, дурака над умным.
Главной иудейской истиной видится принцип «не делай другим того,чего не хочешь испытать сам», а главной заповедью «возлюби ближнего».
Тип отношения к близким кажется мне определяющим для народа как сущности.
Чего бы мне ни говорили, я не могу представить себе еврея самого грубого из одесских амбалов который пинал бы сапогом в грудь свою беременную жену.
(А вот Толстовского мужичка, «сеятеля и хранителя» сколько угодно.)
Мне нравится словарный запас еврейских имен.
Был у меня в 70-х годах знакомый мальчик, которого сейчас зовут Юрием Самуиловичем Смолиным.
Тогда ему исполнилось лет 5, он был просто «Юрочка».
Уменьшительные варианты еврейских имен всегда приводили в восторг.
Многое общеизвестно; не найду человека, который не знал бы, что к Семену обращаются как к Сёме, Ефима зовут Фимой, а Давид это просто Додик.
Но, возможно, не каждый сразу вспомнит такие соответствия:
Бенцион Беня,
Израиль Изя,
Моисей Мося,
Самуил Муля,
Соломон Шлёма
И, уверен, мало кто сразу сообразит, что «Люся» это Илья.
Еврейская семья это уникальное явление.
Моя дружба со Спиваком не ограничивалась самим профессором; у меня училась его дочь Юля, я знал его сына Гришу, тоже математика общаясь с детьми Семена Израилевича, я порой ощущал причастность к его семье.
При кажущейся значимости «церковного» брака русский социум в основной массе семью не ставил ни во что.
Детей исконно звали «Ваньками-Маньками-Таньками», выражая презрение и к имени и к человеку.
Маленького Смолина русская бабушка кликала бы Юркой, но не «Юрочкой»; почувствуйте суффиксальную нюансировку!
Стоит ли говорить о том, могла ли российская масса любить народ, ласково обращающийся к своим Марикам, Шмуликам, Юдикам
Русский антисемитизм был основан на неприятии образа жизни иудейской нации.
Одним из главных обвинений в адрес евреев всегда звучало то, что они слишком сильно поддерживают друг друга.
Но за кого было держаться иудею? за русского Ваню, который и сам себя любит лишь по праздникам, да и то до первой рюмки?