Но Лукомский опять не признал его и торопливо зашагал своими длинными ногами по указанному направлению.
Чакветадзе разозлился. Он не выносил, чтобы им пренебрегали и высказывали ему неуважение. Кровь бросилась к нему в голову, и буквально за минуту, Лукомский, который раньше был безразличен Иван Иванычу, стал его настоящим врагом. Он сердито махнул рукой, схватил папаху и швырнул её со всей силой об землю.
Шайтан проклятый! тихо, сквозь зубы, произнёс грузин.
Проводя Лукомского яростным взглядом до указанной ему двери, Чакветадзе, хрустнул костяшками на пальцах, поднял папаху и пошёл обратно в контору.
О пиршестве, конечно, уже и речи быть не могло.
Во-первых, вы тоже оскорбили его, в лице его супруги, лениво басил участковый пристав, а во-вторых, это же ваш тесть. У вас в семье такое несчастье произошло, вам бы, наоборот, сплотится надо, а не морды бить друг другу.
Но Лукомский и слышать не хотел ни о каком примирении.
«Ну не вызывать же мне его на дуэль! думал он. Да он и откажется Он меня за холопа считает, которого можно бить на глазах посторонних людей!»
И, весь вспыхнув от воспоминаний о нестерпимо острой минуте публичного унижения, он решительно стал настаивать на составлении протокола.
Это единственный способ реабилитировать моё достоинство! произнёс он.
И эти сухие, колючие слова, казалось, застряли в его горле. Так сильно они были сухи.
Как угодно-с! промолвил пристав и стал составлять протокол.
«Июня 29 дня, 1889 года, я, нижеподписавшийся, составил настоящий протокол о нижеследующем» выводил он правой рукой, сидя за столом в кабинете конторы «Сом».
Жандарм со скучающим видом безучастно, пока участковый пристав составлял протокол, глядел в окно на собиравшийся отчаливать пароход. Там шла удвоенная суета: грузили последние мешки товара и начинали убирать трап.
Лукомский, длинный и чопорный, сидел на стуле напротив, и упорно размышлял: как ему теперь поступать дальше? Как сохранить свою честь и достоинство?
К этой обычной и знакомой для него мысли теперь добавлялось чувство острого оскорбления. И ему было ясно, что это окончательный и бесповоротный разрыв всех отношений с Модзалевскими. Из людей родственных, и каких-никаких близких, они сделались его противниками, врагами и к тому же стали абсолютно чужими.
Модзалевские уехали в город ещё до отхода парохода.
Оба они, и муж и жена, были одинаково поражены совершившимся событием, но относились к этому по-разному.
Елизавета Сергеевна при всём своём смущении была отчасти даже довольна, что неприятные отношения закончились такой катастрофой. Такой исход знаменовал явное расторжение близких отношений, и, стало быть, ненавистный человек теперь должен был уже непременно уйти от них, а значит перестать мучить их своим присутствием. Сказанные в её адрес оскорбительные слова уже потеряли свою остроту. Она готова была забыть их. Оскорбление, нанесённое её мужем этому человеку, волновало её не очень сильно, потому что в тот момент, она понимала неизбежность этого события. Публичность и скандальность этой истории её тоже не беспокоило. Модзалевские, имевшие множество знакомств и живя постоянно на людях, привыкли к публичности. Больше всего Елизавету Сергеевну беспокоило состояние её мужа.
Николай Павлович, в противоположность ей, очень сильно мучился. Его терзало и грызло осознание, что он, приличный и порядочный человек, сделал такое безобразие, такое вопиющие некультурное деяние побил человека на глазах у толпы
Его неотступно угнетало воспоминание о той минуте, когда гнев затуманил ему взгляд и разум, и он, поддавшись ненависти, видя бесчувственное лицо зятя и слыша его нецензурную брань в адрес своей жены, словно дикое животное совершил постыдный, непростительный поступок.
При этих воспоминаниях ему становилось душно. От стыда хотелось зарыться куда-нибудь с головой и ничего больше не слышать и не видеть.
Коленька, успокойся! умоляла Елизавета Сергеевна. Нельзя же так переживать. Всё к этому и шло. Нужно поскорей забыть это всё как страшный сон. Только и всего!
Модзалевский качал головой и по-прежнему чувствовал пульсацию на разбитой руке.
Но дома их ждало событие, которое сразу привело их в чувство. И вызвало такое волнение, что событии на пристани сразу отошли на задний план.