Кончиками пальцев Бессинджер трогает мой синяк
Больно?
Нет, не очень.
Пойдем отсюда.
Под восхищенные мужские взгляды мы уходим из кафе. Вечерний Будапешт принимает нас в свои теплые объятия. Со мной под руку идет одна из красивейших женщин планеты. Глупая улыбка застывает на моем лице. Еще не знаю, что подарит мне эта ночь. Я просто счастлив, как никогда еще не был.
VI
Это не произведение. Это диагноз.
Впечатлительный читатель.
Автобус, несколько раз чихнув, свернул на гравийную дорогу и, покачиваясь на выбоинах, медленно продолжал свой путь. Уткнувшись лицом в пуховую подкладку куртки, я с благодушным видом рассматривал припорошенные первым снегом деревья. Выгодный заказ на периферии, оформление мозаичного панно в станичном клубе, располагал к хорошему настроению. Рядом мирно посапывал мой друг и напарник Эдик Варфоломеев. Друзья называли его Репой. Как-нибудь расскажу, почему. Хороший художник, но при этом был не дурак пропустить стаканчик другой. (В то далекое время я был совершенно равнодушен к спиртному).
Пьянство классическая беда моего ремесла, он частенько оправдывал свое пристрастие.
Разминая затекшие конечности, я потянулся и ладонью ударил соседа по плечу. От неожиданности Эдуард вздрогнул и подскочил.
Что? Где? Приехали?
Но, увидев за окном монотонный зимний пейзаж, беззлобно выругался: Пошел ты и снова опустил голову на грудь.
Наконец показалась станица. Найти клуб оказалась делом несложным он был самым крупным строением, решительно возвышающимся среди убогих хаток. Сторож, щуря глаза от бьющих в лицо снежинок, разглядывал друзей.
Председатель сказал поселить вас в доме Митревны, он ткнул пальцем в белую мглу. Пойдемте, покажу.
А она-то сама не против? Репа подышал в озябшие руки.
Хто? Митревна? Так она вмэрла, старик спешно перекрестился, а родни нема. Хозяинуйте смело.
О, Господи я непроизвольно съежился, то ли от холода, то ли от услышанного.
Минут через пятнадцать мы остановились у покосившейся саманной хатки. Сторож довольно долго возился с замком, и, наконец, скрипучая дощатая дверь нехотя отворилась перед нами. В нос ударил густой запах сушеных трав, мышей и еще чего-то неопределенного, совершенно незнакомого.
Хлопцы, дрова в сарае. Печку топить можете? Ну, я пойду.
Но после того, как Эдик достал из сумки и поставил на стол бутылку водки «Распутин», поспешность старика явно пошла на убыль.
Гарный был мужик, сторож кивнул головой на этикетку но бабы его сгубили.
Дедушка, да ты присаживайся, думаю, твой клуб не украдут, я заметил его замешательство.
Уже через полчаса в печке весело потрескивали дрова, а за столом, что может быть лучше? шла неторопливая мужская беседа.
Сынок, а ты что не пьешь? раскрасневшийся от тепла и выпитого сторож, слегка тронул мой рукав.
Неопределенно пожав плечами, я молча прихлебывал чай как ответить на этот вопрос я не знал.
Как у вас в станице говорят, дед? Не пьет значит, або хворый, або подлюка, Репа громко захохотал. Ну, что, дедуся, давай помянем хозяйку.
Митревну? А чего ж не помянуть. Интересная женщина была когда-то. Красавица. И незамужняя. Проводила своего жениха на фронт, а он-то и погиб там, сердешный. Она за всю жизнь так никого к себе и не подпустила, ни к душе, ни к телу. А какие женихи сватались! Из района даже приезжали. Всё равно ни-ни
Ну, уж если из района, тогда конечно, съерничал Эдуард. А нам бы, городским не отказала, а, дед?
Тьфу-ты, типун тебе на язык, старик в сердцах бросил окурок на пол и растоптал его ногой.
Да не слушай ты его, дедушка, он у нас темный, как могильный камень, я отчего-то почувствовал раздражение.
Ничего себе, сравнения у тебя, обиделся Варфоломеев. Впрочем, к месту.
Так вот, сторож тактично прервал нашу размолвку, уж после войны прошло много лет, а она все ждала своего суженого. А потом, как поверила, наконец, что не придет соколик, сразу как-то постарела, согнуло ее, бедную. И стала она, Клавой ее звали, травки собирать, повитушничать, заговоры знала и, старик вдруг перешел на шепот, ворожила Клавдия-то! Он замолк и многозначительно посмотрел на своих слушателей. Ожидая, видимо, большего эффекта, таинственно добавил: Колдовала она Обозлилась, поди, на весь мир из-за своего горя.