Мы собрались идти в зал, но швейцар строго сказал:
Драндулет, пальцем он указал на велосипед, отседа убрать, и всем своим видом показал, что решения не поменяет.
Куда же его деть? озабоченно нахмурил брови Дроздецкий. Ведь на улице сопрут, он виновато глядел на нас.
А давайте его утопим в укромном месте в реке, а после банкета достанем, предложил я.
Нет, все-таки вы, Василий еврей, Анатолий Григорьевич дружески похлопал меня по плечу, только я никак не пойму, зачем вы это скрываете, пробормотал он.
Мы подошли к реке и, оглядевшись по сторонам нет ли свидетелей, Эдик швырнул велосипед в прибрежные камыши. Подняв с земли кусок газеты, искусствовед прицепил его на ветку ракиты, росшей на берегу.
Когда мы, наконец, вернулись в ресторан, у входа нас поджидала вся группа, обеспокоенная нашим исчезновением. Дроздецкого встретили аплодисментами. В одно мгновение из «бомжа» он превратился в человека особенного, значительного и лицо его снова стало светлым и благородным.
Света подошла ко мне и носовым платочком вытерла лицо, которое я, видимо, испачкал у реки. Она одарила меня взглядом, придающим ее облику теплоту и нежность.
И снова брызги шампанского омывали наши светлые головы, мы танцевали rock-n-roll, и, стараясь перекричать друг друга, клялись в вечной дружбе. Мы были любящие, любимые, такие красивые, благоухающие. Не далее, как завтра же весь мир будет у наших ног, все музеи, аукционы, галереи будут стенать в отчаянии, если им не достанется картина любого из нас. Мы были молоды, счастливы и, главное, знали об этом.
Выйдя из ресторана, шумная процессия направилась к троллейбусной остановке. Света держала меня под руку, многозначительно сияя влюбленными глазами.
Эдик вдруг вспомнил о велосипеде Дроздецкого. Сам владелец машины, никогда не испытывающий пиетета к спиртному, был непочтительно пьян. Всей группой мы вернулись к реке и стали искать ракиту с нанизанным на сучок клочком газеты. Ракит было много. С клочком газеты ни одной. Кто-то предложил раздеться и на ощупь найти злополучный агрегат. К совету прислушались почти все, включая девушек. Со стороны наши усилия найти велосипед были похожи на массовую оргию или, скорее, на ритуальный обряд, ибо лица наши были сосредоточены и деловиты. Луна внимательно наблюдала за странной суетой обнаженных людей, давая достаточно бледного света, чтобы мы не заблудились в камышах.
Как это ни странно, но велосипед был найден. Все были рады, кроме Дроздецкого.
Теперь придется домой ехать, удрученно бормотал Анатолий Григорьевич. Очевидно, на эту ночь у него были другие планы.
Света оказалась из числа нескольких благоразумных, которые не полезли в воду. Ночи в конце августа достаточно прохладные, даже на Кубани.
Замерз? она накинула пиджак на мое дрожащее тело.
Я отошел за кусты, чтобы выкрутить мокрые плавки. Света, отвернувшись, стояла рядом.
Тебе помочь или сам справишься? ее интонация и фривольный смысл произносимых слов, говорили о том, что в ней пробуждается женщина. Скорее всего, она кокетничала, но откуда было знать этой скромнице, что так с подвыпившими и голыми мужчинами не шутят. Пока Арнацкая пять лет прилежно стояла у мольберта, я параллельно проходил другие университеты.
Все? Не поворачиваясь ко мне, она протянула брюки. Я швырнул их на землю и притянул к себе Светлану. Испуганно-чудно блеснули ее глаза, и я почувствовал легкое дыхание девушки. Она отстранилась от меня и тихо засмеялась.
Ты что? Одевайся скорее, замерзнешь.
Желание уже полыхало во мне, и я расстегнул длинную до пояса молнию на ее платье. Ласково сверкнуло шелковое белье. Света, наконец, поняла мои истинные намерения и со вздохом, но уже уступчиво прошептала:
Не надо но уже смиренно не сопротивлялась, когда я положил ее на траву. Наши объятия были жарки и скоротечны, как костер из сухих веток.
Вдали слышались голоса однокурсников, и громыхал баритон Дроздецкого. Луна, словно смутившись, скрылась за небольшой темно-лиловой тучкой.
V
Женщинам ничего не стоит признаться
в том, что они вовсе не чувствуют, а
мужчины еще легче признаются в том,
что они чувствуют.
Лабрюер.
Нашей туристической группе оставалось провести в Будапеште еще три дня. Три дня из чудесных двенадцати, предполагаемых путевкой. Всё бы хорошо, но в кармане оставалось лишь несколько форинтов. Денег меняли мало. В России шел первый год перестройки, и Венгрия казалась капиталистическим раем. Разве можно было пройти мимо салона грампластинок, в котором есть всё, от чего трепещет душа истинного меломана от ранних «Битлз» до последних дисков Оззи Осборна. Шикарные магазины притягивали изысканностью витрин, ночные бары-варьете c полуобнаженными танцовщицами манили к себе с доселе незнакомой вседозволенностью.