«Под шапкой наган
специальный заказ, особый ф-фасон
ее мне пошил слепой фараон.
Тобой позабытый п-полковник Сэмэн.
Сидел на к-колесах
смотрел КВН
ослеп.
Да, да, да.
Совсем не беда».
Чайный Мастер Никодим
Неистовый Билл
Багдадский факир вы из воздушного племени
я подустал
мои единственные ноги, прижавшись к полу, возлежат.
По ним ползут без суматохи
двенадцать кругленьких ежат.
Остаться белым человеком
они помогут мне взамен
большой тарелки каши с хлебом
и тихой песни об Элен
Я затяну ее в угаре дремотной жизни на углях
не приближавшей к грозной славе
в зеленых висельных краях.
«Разлетелась страсть
цельная натура
громы артиллерий, выкрики Амура
он пугливо дернул волосатой шеей:
«Пощадите, гады, заклинаю феей
чуткой нимфоманкой, любящей Мадрата
ангела с Киянкой
храпуна из стада Верных всем заветам
промахнитесь, гады
я с любым валетом лягу ради цели
безустанно трогать»
Что еще?
Раздели.
Грубо отобрали и пиджак, и деньги.
Ты боролся?
Жестко. Посрывал им серьги.
Женщинам?
Мужчинам. Двум или чуть больше
заявив педрилам: «Как Суворов в Польше
позабуду жалость
разорвав, устрою» суки насмерть дрались.
Не с тобой.
Со мною».
Темный пустынный парк Парк Наслаждений
для выбегающих из-за дерева
с искаженными физиономиями
мне бы переодеться
погладить зарычавшую курицу
недоразвитый папа, искренний сын
открытые рты, из них валит дым
они поразились, заметив меня
в примятом цилиндре
просящим огня: «Курите?»
«Да»
«Ваш сын пока нет?»
«Он как бы дебил»
«За вами след в след?»
«Ему еще жить»
«Вам не с руки?»
«Ты прикури ты пропади».
На душе спокойно, на голове белым-бело
засыпан снегом
что с того
не поддаваясь броской гнуси, переполняющей извне
я замираю.
Жмусь к стене.
В склепе, в огне в магазине «Интим».
Мысли клубком, зубы молчат
услышав их стук, встанут часы.
Шубы вошли я с ними знаком
одну как-то видел.
Страшный был сон.
Розовой варежкой лезут к ноздрям
я нюхаю вас
учтите, мадам
мне много нельзя ни пить, ни страдать
вжимаясь под вами
о, бэби, в кровать.
Солнце
мотор
покинь ты окно
родившись уродом, не сбросишь ярмо
зависти, злобы церковь в огнях.
Зайду на минуту. Время узнаю.
«Сколько на ваших?».
Ответил. Он к краю
держит свой путь, не кивая на ближних
теребящих в кафе замызганный сонник.
После винной похлебки лежу на перинах
я, Лена, доступен.
С дружеской улыбкой встречаю рассвет.
Как прощелыгу.
В гробу уютно.
Я пока не в нем. Задумчив, выбит, обойден
не мял актрис, не грезил Амстердамом
упал и встал.
Прошел, упал.
Опять не смог смиренно удалиться
есть неустойчивость.
Напала, не бросает
вторые сутки беспросветно опекает
приличный вечер незаметно наступил.
Предстал шутом
бросавшись, зрел, темнил
создал иллюзию, что я брожу в пустыне
гораздо позже
синей ночью
в оберегающем от холода плаще.
Я распахну его
затем сорву его
верблюды удивленно задвигают горбами
босяк-феллах воскликнет:
«Братан, давай же с нами!
Отправимся по дюнам
искать тропинку к жизни
ты трезвый?
соображаешь?
Попробуй. Не раскисни».
Мне бы не сюда
не к ним
все решится мгновенно
люди рвутся в тени здравиц, сантиментов
прет рефрижератор, облетают вишни
молится ефрейтор
перед смертью дышит
автомат наставлен
рядовой не спишет
вековой порядок на устройство тыла
вызвавшего бойню
обожравшись мыла.
«Вы, я мы ратуем за примирение
прогнившими дарвинами.
Машинками для снятия катушек
с нашей звериной природы.
Апач, зулус, крестоносец
живи, одиночество.
Бейся, как дьявол.
Сжигай тормоза».
Визги в буфете, приемы у-шу
приняв кальвадоса, я расскажу
я напою
в самых пресных словах
о выжженных дамах
о диких мирах.
Закидан дерьмом ювелирный салон
бродягу схватили
цыганский барон
с ложечки кормит парней ФСБ
«Это тебе, а это тебе»
негр висит на фонарном столбе.