Неужели эта пышущая здоровьем оболочка скрывает лабиринт червоточин, аккуратных маленьких дырочек, сквозь которые влияние Спаалга каким-то непостижимым образом распространяется по всему его телу? Спаалг все тем же тоном легкого презрения продолжал: – С другой стороны, в этом есть даже что-то трогательное! Этакая миниатюрная самонадеянность, микроскопическая торжественность! Властолюбивый к тому же, не гляди, что от горшка два вершка! Все будет вот так и вот этак, здесь, тут и вон там, – щупальце заскакало между игрушечными домами, упруго отталкиваясь от крыш, – именно в таком порядке и немедленно! Да разве мог такой гордец замахнуться ниже чем на империю? Он и не подозревал, какой бесконечный пир, да что там пир, какая оргия новизны раскрывается перед ним. Бедный малыш! Он все-таки влез за стол, а теперь вынужден, волей-неволей, и дальше набивать брюхо. Могу поклясться, его бока уже готовы лопнуть от избытка угощения. И уж конечно, после нескольких веков обжорства в этой абсолютно чуждой ему вселенной крошечный пузырек того «я», с которым он – так недолго – отождествлял себя, прежде чем попасть сюда, лопнул и теперь значит для него не больше, чем пустая фантазия. О ужас! Поглядите! Какой кошмар! Какое чудовищное повреждение!
Мешок его тела сложился в гармошку, глаз выпрыгнул из воды, зрачки стебельками светолюбивого растения протянулись к висевшей на противоположной стене картине, на которой масляными красками было запечатлено одно из прежних деяний Гильдмирта, в довольно помпезном, надо заметить, стиле.
– Что такое стряслось с моим дитяткой? – с отчаянным надрывом в голосе продолжал демон. – Его личико! Что за гадкая зараза посмела к нему привязаться?
И демон рванулся к картине. Разбросав щупальца по полотну, он бережно оглаживал его поверхность, в то время как тело его выгибалось дугой, давая единственному глазу возможность с сожалением обозреть разрушения, причиненные холсту временем и морскими организмами.
С тем же успехом он мог привязаться к любой другой картине, ибо каждая из них была исковеркана точно такими же наростами, пятнами и клочками разноцветного мха, как и эта. Сцена, над которой елейно охал Спаалг, изображала, по всей видимости, какую-то магическую церемонию подчинения целой своры скованных цепями демонов Гильдмирту. Огромная железная сеть, наподобие тех, которыми пользуются гладиаторы, накрыла обитателей подземного мира. Плотно стянутую горловину сетчатого мешка перехватывала еще и стальная цепь, свободный конец которой Пират для верности намотал себе вокруг запястья. Однако теперь нарисованный на картине сюжет было не так-то легко разглядеть, настолько буйно разрослась на холсте морская живность. Присмотревшись, я заметил в размещении плесени и ракушек явную избирательность, словно кто-то использовал первые попавшиеся под руку материалы, чтобы подкорректировать первичный смысл изображения. Гильдмирт придал своему лицу выражение сурового, но справедливого судьи, нахмуренные брови которого не предвещают преступившим закон ничего хорошего, в то время как попавшиеся в сеть демоны скорчились, точно в ожидании надвигающейся бури. Но теперь белые водоросли высветлили ему лоб и щеки, одновременно исказив их очертания, в то время как от рассеянной дымки редкого темного мха рот и глаза казались запавшими, а по горлу поползли черные трупные пятна. Масляная краска, которой были нарисованы руки, отсырела, покоробилась и начала отваливаться кусками, точно разлагающаяся плоть. Перед нами стоял уже не строгий судья, но напуганный собственной дерзостью обреченный. Рука, которую он властным жестом протягивал к столу, заваленному, видимо, всевозможными инструментами или книгами, теперь погружалась в долину, заполненную черными тенями, в которых лишь с большим трудом можно было угадать их изначальные очертания.