Послушайте! Вы, высокий! Я слушаю. С утра я заглянул в холодильник смотрю, темно. Лампочка перегорела? Ничего нет! Только какой-то одинокий финик Фролов среди них потолкался, сколько мог попортил настроение, и на выход; открыл в коридоре окно, достал сигарету, закурил. Первоначально подпалив ее со стороны фильтра: неужели мы все так изменились, осторожно подумал Фролов, лет, разумеется, прошло немало, но это же кошмар какой-то, ладно бы только я никого из них не узнал, но они ведь также узнать меня не сумели
Неожиданно слышит: узнал его кто-то. Вроде бы.
Ты Фролов? спросили у него.
Во всяком случае, ответил Фролов, я не тот депутат, который говорил: «Кому-то микрофон отключают, а мне его даже и не включают, и мне это совсем и не важно». Также я не иудейской национальности, и если я услышу из синагоги шофар зовущий на молитву звук трубы я в это здание
Точно, Фролов. А я Женя Куприянов! На общей фотографии пятого класса мы с тобой стоим плечом к плечу с разными выражениями лиц. Я повеселее, ты посерьезней, как бы уже сделав крутой поворот. Помнишь?
Тебя тебя я попробую вспомнить, но вспоминать, что было в пятом классе или возле левого столпа масонского храма
Вместе вспомним, Фролов, сказал Куприянов, и как играя в царя горы, ты укатился под груженый «Камаз», и как у тебя на учительницу алгебры прямо на ее глазах встал. А почему ты не со всеми?
С какими всеми? спросил Фролов. Ты о чем?
С нашим классом, ответил Куприянов, на входной двери же висит объявление, что встреча нашего класса переносится в другую аудиторию. Все прочли, а ты нет?
Нет пробормотал Фролов.
Действительно годы нас не меняют, усмехнулся Куприянов. Висело бы там что-нибудь на древне-арамейском, ты бы часами туда глаза вбивал. Евгений Куприянов язвительно засмеялся. Дыши мне в спину, Фролов, я выведу.
Он вывел и привел; теперь Фролова все уже узнают, но Фролов пусть с кем-то и обнялся, но пассивно, вторым номером: они его обнимают, треплют по волосам, однако Фролов плохо их различал еще в годы своей учебы. Лица у них у всех разные, но Фролову так не кажется.
А ты, Фролов, все такой же высокий, да и мы, понятное дело, ниже не стали живем, плодимся!
Очень хорошо
Ну, улыбнись же, Фролов я та самая Наташа Марченко. Ты не забыл, как мы ходили в поход, прятались в грязных листьях, набирали особых грибов, и ты повел меня до станции кратчайшим путем мы потом всю ночь обжимались, чтобы от холода не окоченеть?
Что-то такое было попытался вспомнить Фролов.
Хай, Фролов! Я Эдик Филиппов!
Здравствуйте
На встрече одноклассников Фролов не задержался. Пришел домой, почитал Жана Кокто и, пытаясь уснуть, принимал самые разные позы. Но все впустую: сон был где-то далеко и попытки с ним сблизиться грозили Фролову лишь невосполнимым расходом волевых импульсов.
По крышам уже постукивает дождливый рассвет, и запас поз у Фролова упорядоченно испаряется, хотя несколько самых сложных еще осталось, и Фролов понимает, что если он не желает бодрствовать, ему никак не обойтись без выворачивающей его наизнанку эквилибристики. И ему придется лечь на спину. Или на живот. Или на какой-нибудь из боков.
Поедание куриных голов обретет полумистический смысл, в Зимбабве пройдут свободные выборы, собственная голова о-оох съешь, наешься мной, если сможешь! не оставляет Фролова в покое. Пух. Дух? Пух, пух. И я валяющийся. Там? В мягком пухе или пуху нет, пухе. Незримых миров
В первой половине дня Фролов планировал идти искать работу. Выбравшись из кровати категорически невыспавшимся, Фролов не изображает из себя человека, который может разговорить мертвеца, но искать работу он все-таки идет: туда зашел, там поспрашивал, и выясняется не нужен никому Фролов. Огни интеллектуального производства не тухнут и без него; над моей могилой ну? придя на нее от нечего делать, скажи над ней: «Мир праху твоему. Давай. Держись»; спотыкаясь от черных дум, Фролов бредет по Цветному бульвару, и на его физиономии видны следы никчемных переживаний.
Он бесцельно приближается к цирку. Смотрит на мокрого воробья. С этим бедолагой Фролова сближает объединяющее чувство провала, и он бы рассказал ему о нормах поведения несгибаемых битников Фролову слишком дорого обходится каждый поцелуй его жены: не поджимай губы, милая, на твоем роскошном теле я не чувствую себя в безопасности; возле цирка Фролова развернуто окликнул Виктор Зоткин приземистый молодой человек в кожаной безрукавке. В очках без стекол.