Меня привела сюда, сказал он, такая же, как ты. Пришел я сам, но из-за нее. Такой, как ты.
Как я? не поняла она.
Но ты же, судя по всему, девочка бойкая дай тебе волю, ты и пятерых мужиков за час заездишь. Посмотрев ей в лицо, Алексей Таванеев не захотел опускать свой унылый взгляд куда-нибудь ниже. Она тоже была бойкой.
Кто она?
Я звал ее Белочкой, сказал Таванеев, а она меня я был против, но за то, что я с ней делал, она звала меня Дятлом. Тебе это действительно интересно или так, заняться нечем?
Ты говори, я послушаю. Пока только говори, но с таким видным мужчиной мне многое интересно.
Многое уже не ко мне.
Что так? улыбнулась она.
Бросая окурок мимо урны, Таванеев отдавал себе отчет, что, не считая врачей, она последняя женщина, с которой он разговаривает в полном составе своего нездорового тела. Таванеев ее запомнит. Но вспомнит ли ее Алексей Таванеев после начала действия анестезии?
Благодаря отношениям с одной женщиной, сказал Алексей, подобной тебе, но постарше, я стер его до крови
Ты имеешь в виду своего бандита? спросила она.
Бандита? Небесспорное сравнение. Как и слова Пастернака, сказавшего о Венеции, что она напомнила ему нечто «злокачественно-темное, как помои». Алексей Таванеев сухо прокашлялся. Скорее не бандита, а провокатора в туповато расслабившейся банде. Расслабившейся от напряжения. Но называй его, как хочешь он доживает свою жизнь и ему уже до лампы о чем шевелятся твои пухлые губы.
То есть?
Роковая оплошность, вздохнул Таванеев, но тогда я не обратил на рану никакого внимания, она зарубцевалась довольно быстро. Но позже началась гангрена. И теперь ее уже не остановить. Только ампутацией.
Обуглившиеся звуки аполлоновой лиры. Омовение в кипящей смоле и пропойного вида леофилы она перестает улыбаться. Таванеев ее об этом не просил, но она же человек: она улыбнется, но не при нем же: не сейчас.
Так ты здесь, сказала она, чтобы
Чтобы его ампутировать. Таванеев нервно закурил ментоловый «Salem» Если есть желание, приходи дня через три, пообщаемся.
Через три дня, когда Алексей Таванеев снова курил на пороге больницы, она его не ждала. А он бы нашел о чем с ней пообщаться: не о пневмоударнике, но о рынке ссудных капиталов, законе Бойля-Мариотта, проблеме безработицы в Кыргызстане, египетском походе Наполеона
Мир же огромен. И истекая кровью за разоренным амбаром в Коринфе с угрозой не только для мужской составляющей, но и для всей жизни мелкобуржуазный экзорцист Джорджио Симеонис нашел в себе силы открыть глаза и посмотреть невидящим взором куда-то вдаль.
Жизнь, моя жизнь, с трудом прошептал он, ответь мне на один единственный вопрос. Ты меня хоть когда-нибудь немного любила?
Ответом ему было бескрайнее молчание, и Джорджио Симеонис равнодушно осознавал: молчание далеко не знак согласия, а вот и парламентарии смерти они не принимают никаких других условий, кроме полной и окончательной сдачи, но жизнь меня никогда не любила, и я не буду им чрезмерно сопротивляться, здесь для меня все сложилось трудно, но там у меня не получается предположить, кто ждет меня там, но здесь меня совсем никто не ждет, и я сдаюсь: моя белая рубашка будет мне белым флагом, она вся в крови, я не могу ее снять, но белым флагом не обязательно размахивать они меня поймут они близко ко мне
Ко мне сказал Симеонис уже вслух.
Джорджио Симеонис прапрадед Редина и один из самых дальних родственников Всевышнего буднично истекал кровью. Наполовину греческой и на обе половины своей.
Пятнадцатого августа 1909 года, на соломенной циновке, под декоративным каштаном трое из четырех его детей были слабоумными. Незаслуженная победа почти не контрастирует с выстраданной.
На самого Редина поездки по полузаброшенным деревням обычно нагоняют плохо скрываемое отторжение, но тут он почему-то согласился, имея в виду свое и не выпуская из вида чужое: пригласившая его женщина была очень хороша. Красива, как утро после смерти. Не сумев назвать ничего, что не было бы заранее предопределено, они поехали под Тверь, и по приезду она бросилась заниматься неприметной суетой хозяйских приготовлений. Внемля крутому аромату подгоревших бобов и не отвлекая подуставшего Редина. Он распростерт и возвышен. Редин не враг народа.