«Совсем с ума посходили, подумала Лизка. Если оболтусы в милиции работать будут, то к какому коммунизму мы придем. Главное, когда? И дойдем ли? Тришка на пятом десятке тоже власти захотел? Паразит, прости меня, Господи».
Ну, в общем, Трифон повозку мою к двум запряжет. Подходи к моему дому и поедем. Пароход поздно вечером приходит. Успеем как раз, Григорий повернулся и уже хотел идти, но передумал. Ты, председатель сказывал, в почтальоны просилась?
Просилась.
Ладно, с городу приедем, попробую помочь, произнес он небрежно. Как чемоданчик? А? Ручку у него покрепче привязал. Надежно, теперь, можешь не сомневаться. Замок работает, он самодовольно улыбнулся и протянул маленький ключик.
Не видела еще. Спасибо, коли так. А то совсем не с чем в город ехать, она только сейчас заметила чемодан на крыльце и дотронулась до его гладкой ручки.
Германский. С фронта с ним пришел. В госпитале однополчанин отдал. Пользуйся, Конюхов кивнул Трифону и, подтолкнув в спину своего помощника, направился к калитке.
Лизка, хотела было спросить о причине такой заботы о ней, но вовремя спохватилась и промолчала. Ответ был ей ясен и без него. А вот о том, зачем Конюхов едет в Архангельск, узнать не мешало. «Дорога длинная, решила она, сам расскажет, не утерпит».
***
Девятого июня одна тысяча девятьсот двадцать пятого года в середине дня у городской пристани было немноголюдно. Человек двадцать, скорее всего случайных прохожих, да четверо мужчин в милицейской форме стояли вдоль городского причала, вглядываясь в очертания показавшегося вдали парохода. А тот будто зная, что встречающих немного, казалось, и не торопился, лениво попыхивая дымком из единственной трубы. О том, что он все-таки движется, а не стоит на месте, можно было судить по поблескивающим на солнце брызгам, отскакивающим от бортов судна, и по его увеличивающимся размерам.
Словно желая лучше разглядеть не ухоженную архангельскую набережную, он замешался и немного повернулся на фарватере. После небольшой паузы пароход, качнувшись на зыбкой речной глади, снова развернулся в сторону пристани, и сверкающий речной вал вновь покатился впереди остроносого корабля. Выплюнув столб черного дыма из когда-то белоснежной трубы, он издал протяжный гудок. Затем, будто очнулся от громкого сигнального звука и что есть мочи заработал гребными винтами.
«С-субботник» что ли? слегка заикаясь, произнес худощавый парень, поддерживая руками широкие не по размеру штаны.
Да, не-е-е, какое там «Субботник», протянул небольшого роста седой старичок лет семидесяти в сдвинутой на затылок тюбетейке. «Субботник» же еще на той неделе вернулся. Я видел его. Красавец. А это «Сосновец». Больше некому. Неуклюжий тихоход. Он такой у нас один, заметно «окая» со знанием дела добавил он.
Не-е, не похож, небрежно произнес еще кто-то из стоящих рядом с ними зевак. У «Сосновца» труба выше и наклонена больше. И корма не такая
Товарищи, смешно картавя, прервал рассуждения местных знатоков приземистый еврей в маленьких круглых очках. Вы на флаг посмотрите. Не наш флаг, не рассейский.
Мужчина возбужденно тыкал рукой в сторону корабля, поочередно оборачиваясь то к заике, то к старику. Для пущей убедительности он вытянул обе руки в сторону парохода и даже подпрыгнул от усердия. Он еще какое-то время жестикулировал, не замечая, как вокруг все стихло. Перестали скрипеть сапоги у переминающихся с ноги на ногу милиционеров. Все время кашляющий и стоящий чуть поодаль от всех мужичок на какое-то время тоже затих. Даже с шумом бьющиеся о причал волны и те пропали, растворившись в двинской бездне. Лишь оголтелые чайки пронзительно кричали, нарушая установившуюся на причале тишину. Наконец затих и очкарик.
Как на кладбище, нарушил молчание чей-то голос.
И тут же толпа снова ожила, загалдела, то и дело указывая руками в сторону приближающегося морского красавца. Пароход был уже достаточно близко, когда все тот же тучный мужчина в очках с удовольствием выделяя букву «р», произнес:
Иностранец пришел! Красавец! До чего хорош!
За лесом п-пришел. Красив, з-ззараза, поддержал собеседника заикающийся мужичок, подтягивая съезжающие с худых бедер штаны. Но наша «Аврора» к-к-красивше.
А ты ее видел? спросил старичок, сморкаясь в серый застиранный платок. Видел ли «Аврору»?