На работе сегодня полезла, а в нем гораздо меньше, чем я помнила.
Всего не упомнишь, промолвил Желтков. А к чему тебе на работе в кошелек было лазить?
На подарок скидывались, ответила Шикина. У сотрудницы близится день рождения, и мы порешили насобирать ей на что-нибудь, что ей пригодится.
А каких она лет?
Лет двадцать восемь.
С детьми?
Пятилетняя дочь.
Купите для дочери хорошую теннисную ракетку, сказал Желтков. Девочка с ней побалуется, а когда подрастет, попросится на корт. Возможно, еще с моим сыном микст сыграет. А что, это многообещающе
Поставить его в пару? В одиночниках-то, я знаю, он у тебя всех не рвет.
Он пока не раскрылся, заявил Желтков. По кому-то и в десять лет скажешь, что он талантище, а кто-то в четырнадцать мертвый, в семнадцать еще мертвее, а в двадцать заблистал. А кто в него до двадцати лет верил? Папа верил. Купюры его тренеру от папочки шли.
Деньги из моего кошелька ты взял на его тренировки?
Пойдем-ка, родимая, в кровать, промолвил Желтков. За разговорами у нас ничего толкового не выгорит.
ТЕМНОТА оглашается женскими стонами. Прерывистые увенчиваются протяжным.
Загорается свет. Вставшая Лидия Шикина, заглотнув таблетку, запивает ее водой.
Давление? осведомился Желтков.
Я девушка слабенькая.
Я твое здоровье не ухудшаю?
Без тебя я бы только о здоровье и задумывалась. О том, какое оно у меня неважное, и чего же мне из-за него ждать.
Все там будем, промолвил Желтков.
Мне бы тебя одернуть и сказать, чтобы ты не пустозвонил, но я волнуюсь, что мы поссоримся. Сережку где можно починить?
А что с ней?
Застежка сломалась.
Это сережка из тех, что с камешками? поинтересовался Желтков.
Мне их преподнесли на привале. Когда наши чувства с моим однокурсником Рябовым взяли паузу и мы после года юношеской нежности пришли к насыщению и раздумиям, куда же нам двигать. Он определился раньше меня и приехал ко меня с сережками.
А почему не с обручальным кольцом?
Было и кольцо, сказала Шикина. Когда мы потом рассобачились, кольцо я вернула, а сережки как-то завалялись.
Он с кем-то загулял? спросил Желтков.
Его и на меня-то не хватало, фыркнула Шикина. Для серьезной сексуальной жизни он оказался непригоден. Потанцевать, пообжиматься, иногда слегка суметь он мог, но прожитая с ним неделя меня от него отвадила. С сережкой-то чего?
К кому надо я ее отнесу.
ПРОШЕДШИМ через открытую железную дверь туда, что обозначено вывеской над входом, как «Ремонт ювелирных изделий», Виктор Желтков спускается по лестнице и взирает через стекло на длинноволосого, поседевшего, увлекшегося лежащим журналом Михаила Карпунина.
Да, Геннадьич, протянул Желтков, до пота ты на твоем стуле не урабатываешься. С журнальчиком-то.
Чей это у нас голос, не отрываясь от журнала, промолвил Карпунин. С такими завистливыми модуляциями. Никак Виктор Петрович к нам погундосить пожаловал. А в руке у него сережка его крали. Ты протелофонировал мне, что с сережкой придешь.
Мне кинуть ее тебе на журнал?
Журнал «Твой дом», пояснил Карпунин. Он с картинками того, что предлагается. Штора римская Gardinia, коврик Velcoc Sparta, декоративная занавеска Home Deco. Аэрозольный освежитель воздуха Ambipur. Набор посуды вятская керамика. Velcoc, Deco, Ambipur, а здесь вятская делая свой выбор, ты бы руководствовался целесообразностью или патриотизмом?
Из керамической посуды я не ем, ответил Желтков.
А освежитель воздуха в хозяйстве пригодится, кивнул Карпунин. Но он же забугорный!
Это не патриотично.
Что не патриотично? Прыснуть аэрозоли для рассеивания вони, не патриотично, а без продыха в ней сидеть, патриотично?
Ты мне чего не следует, не приписывай. И довольно с нас всего непредметного. Сережку осмотри.
ОСНАСТИВ глаз крупно увеличивающим приспособлением, Михаил Карпунин рассматривает сережку в деталях. Виктор Желтков с журналом перед носом сидит подле него.
Стоящая вещичка, промолвил Карпунин. Украшения такого размаха ко мне заносят нерегулярно. Что в журнале?
Электролобзик, ответил Желтков.
А под лобзиком?
Аккумуляторная дрель-шуруповерт. Производства Японии. Их полицией для дознания, небось, применяется. Шуруп за шурупом вворачивается и слово за словом вытягивается. После четвертого шурупа я бы, Геннадьич, сдал тебя подчистую.