Думаешь? обеспокоился дьяк.
Беспокоиться ему было с чего, потому что царским хозяйством во дворце ведала баба Бабариха неимоверно толстая царская ключница с румяным лицом и вечно пылающими жаром щеками. Она обладала весьма увесистыми прелестями и не менее увесистой рукой. Больше всего на свете она не терпела беспорядка. Дьяк был по природе человек безалаберный и неряшливый, поэтому он много раз получал от нее нагоняй. Очень сильно дьяк боялся царской ключницы.
Он ужаснулся, представив себе лицо Бабарихи в то мгновение, когда эта пышнотелая дама переступит порог его комнаты и увидит, во что он превратил пол. Перед глазами замаячили толстые ручищи ключницы. Расправа не минуема!
Что же делать?! заметался по комнате дьяк; спадающие штаны он поддерживал одной рукой. Как быть, хозяйка меня убьет!
А то?! согласился конь и попытался сесть в кресло. На удивление это ему удалось, хотя и ни сразу. Кресло затрещало, но выдержало вес коня.
Я думаю, тебе стоит попробовать смыть это художество «кекрасином».
Дьяк остановился.
Кекр кракре, попытался произнести Афоня и сплюнул, тьфу! Как это зелье зовется?!
Кекрасин у меня есть, могу ссудить пару баночек.
Вот хорошо, обрадовался дьяк, и захлопал в ладоши; штаны, поддерживаемые лишь восторгом дьяка, упали. Ему пришлось их вновь подтянуть. Когда Афоне это удалось, то он вдруг осознал, что разговаривает с конем, который сидит в его кресле. Приглядевшись к наглой морде животного, он узнал в нем коня из царских конюшен по прозвищу Шустрый. Именно этот конь так жестоко и подло ударил несчастного дьяка копытами в грудь, в результате чего Афоня улетел.
Тем временем Гораций попытался принять позу и выражение на своей физиономии максимально серьезное, если такое только можно сотворить на лошадиной морде.
Он понизил голос и с интонацией особой значимости произнес:
У нас есть к вам деловое предложение.
Дьяк почувствовал серьезность происходящего и поэтому, подражая интонации коня, сказал:
Я понял вас, при этом он молитвенно сложил ладони перед собой. Штаны опять упали. Но на этот раз они съехали неспешно, с неким торжеством, словно и они уловили не простой момент разговора.
Гораций, поморщив нос, посмотрел на спущенные штаны дьяка.
Слушай, сделай с ними что-нибудь. Я не могу разговаривать о серьезных вещах с человеком без штанов.
Да, конечно, закивал головой Афоня, от чего его ярко рыжая бороденка затряслась.
Подвязывая пояс, дьяк думал несколько серьезно можно говорить о важных делах с конем, который с грехом пополам пытается усидеть в кресле.
Он пригляделся к животному.
Постой, я тебя узнал, ты конь из царской конюшни. Ты Шустрый один из коней, которых привел этот выскочка Ванька-дурак. Дьяк скорчил ядовитую мину.
Выскочка конюх ему не понравился с первого взгляда. А несколько дней назад, как-то ночью, Афоня обнаружил, что Ванины кони из конюшни пропали. Он хотел разбудить стражу и арестовать Ваньку за кражу, однако под утро выяснилось, что кони мирно стоят на своих местах. Это зародило в его злодейской душе страшные подозрения. И дьяк решил наблюдать за царскими конюшнями. Но никаких результатов это ему не принесло.
Зови меня Гораций, сказал конь, в душе я философ.
Гора чего? дьяка начало одолевать сомнения, стоит ли слушать парнокопытное создание, которое мнит себя философом. Послушай, кто ты такой, откуда ты взялся? Как влез в окно?
Конь выдержал паузу.
Хочешь насолить Ваньке-конюху? спросил он прямо.
Дьяк подпрыгнул на месте.
Спрашиваешь, конечно, он как бельмо на глазу! А тебе это зачем? Сено, что ли не поделили?
Гораций раздул ноздри.
Хуже. Он нас хитростью поймал. Лишил магических способностей и заставил работать на конюшне.
Кем? поинтересовался Афоня.
Как кем? Лошадью!
Но ты и так лошадь.
Нет.
Да-а?! протянул дьяк и выпучил глаза, словно хотел рассмотреть в коне еще кого-то или чего-то.
Афоня понизил голос до заговорщицкого шепота.
А кто ты?
Я философ! с достоинством ответил конь.
Дьяк хмыкнул. Он помнил, что его учитель в семинарии Альфонсий Немец известный бабник и выпивоха частенько любил говорить, что он философ и его никто не понимает. Говорил он это в тех особых случаях, когда руководству семинарии удавалось уличить учителя в пьянстве. Порол, однако, он пребольно.