Устинов. Покупатель, которого я подразумевал, работы Буйняковского тут недавно разглядывал.
Гурышев. Да какой Буйняковский сюрреалист!
Устинов. Буйняковского он отмел. Мои картины ему совсем не показались, а в буйняковские чего-то пялился не талант же в нем углядел.
Гурышев. Не может быть.
Устинов. По мере рассмотрения очевидное он увидел. О намерении недорогой талантливой живописью разжиться он не Буйняковскому мне сказал. Телефонный номер мне дал. Что, устроим ему просмотр?
Гурышев. Приглашай.
Устинов. Сюда?
Гурышев. А куда мне с картиной, за Чернавский мост на автобусе ехать?
Устинов. У тебя же не «Мадонна со змеей».
Гурышев. Караваджо?
Устинов. Два метра на три. Ты со своим богатырем в автобус вполне влезешь.
Гурышев. К нему приду, а он поглядит и за кошельком. Я подумаю, что он картину у меня приобретает, но оптимизм ты, художник, души. На обратный проезд мне сунет!
Устинов. Проезд подорожал.
Гурышев. И вафли вверх поперли! О вафлях я из-за Буйняковского
Устинов. Умирающий брат у него, да, на руководящем посту вафлями ведал.
С перевязанными картинами представительный Буйняковский.
Буйняковский. Голодающим Черноземья многие лета. Финскую одежду у нас открыли.
Устинов. Мы утеплились.
Буйняковский. А что-то единое нам не прикупить? Встали бы втроем в одинаковом!
Гурышев. Как городская уборочная служба?
Буйняковский. За три куртки скидку дают. Обещают десять процентов, но я бы и пятнадцать выторговать.
Гурышев. А за три разные скидку дадут?
Буйняковский. Скорее, да.
Гурышев. Меня дочка замучила верхнюю одежду выпрашивать. А тут и жене возможность.
Устинов. Третью отцу?
Гурышев. Себе.
Буйняковский. Все в обновах, а заслуженный дедушка в драном тулупчике выбегает порыдать на мороз
Гурышев. Наигранная истерика. Тулупчик-то накинул!
Устинов. Отец у тебя похитрее. Задумает отцовскую обиду изобразить в майке и тапочках под снег вынесется.
Гурышев. И помрет. Нет, у меня к себе бережно. У него женщина, остужаться ему, как мужчине, риск славное боевое настоящее. Об отце я без закипания не могу. Твой умирающий брат на выздоровление не пошел?
Буйняковский. Врачи ему месяц. Я бы им не верил, но видок у него, их неблагоприятные прогнозы подтверждающий. Скоро смерть важный рубеж. Он думает, что со смертью его существование не закончится.
Гурышев. В предсмертном ужасе и не то подумаешь. Чтобы, умирая, материалистом оставаться, дух нужен крутой.
Устинов. Святой дух. Умирать и ни за что не цепляться, любую человеческую смелость превышает. Если он настолько смел, это у него откуда-то свыше, извне ключи от ниссана уже у тебя?
Буйняковский. У меня. Словно от царства небесного для меня они. Я с грубой, очевидной для всех иронией.
Гурышев. Ты же путешествовать собирался.
Устинов. О путешествиях он мне воодушевленно вещал.
Буйняковский. Мысль взошла на солнце предвкушений, но в темени раздумий засохла она. На бензин тратится, ночевать где-то
Гурышев. В машине ночуй.
Буйняковский. А бриться где? Небритый, в нестираной одежде, кого, интересно, я приворожу? Можно взахлеб говорить, что меня влекут места, города, но женское общество составляющая незаменимая. Я качусь на ниссане, а на дороге девушка, я ее подбираю и у нас с ней возникает контакт она ко сядет, а от меня несвежестью веет.
Устинов. Байкеры и грязными девок находят.
Гурышев. Кожаная куртка у тебя есть.
Буйняковский. Оставил бы мне брат мотоцикл, выглядеть цивильно я бы не старался, но мужчине, в машине едущему, ему для привлечения женщины менее свински смотреться надо. Произвести впечатление. В машину заманить и до придорожной гостиницы довезти. На номер я бы наскреб, но заплатив, расстроился.
Устинов. А если женщина того стоит?
Буйняковский. Красотку, что в моей машине проехаться согласится, я за женщину с дурными намерениями сочту. Обокрасть меня планирующую.
Гурышев. Ниссан у тебя отобрать.
Буйняковский. Меня усыпит, а сама на нем в известный ей пункт продажи краденых авто.
Гурышев. В пункт металлолома.
Буйняковский. Мой ниссан не
Гурышев. Шоколад! Ты его любишь.
Буйняковский. Да.
Гурышев. Ума от шоколада прибавляется только у некоторых людей. Вообразить, что на его развалюху позариться кто-то способен дьявол, как холодно!