Ты понимаешь, что у неё на роже на веки веков остался след после тебя? дрожащим от тихой злости голосом медленно говорила она.
Ничто не проходит бесследно, громко и с чувством затянул я, и тут же был огрет ударом по губам, от которого кусочки свиного сердечка выпорхнули на волю. Знаешь, куда мы завтра пойдём, душегуб? Мне стало жутко не по себе. Мы пойдём в милицию. Уголовника вырастили.
Я задрожал при слове «милиция», ибо Господь называл городскую стражу гнусными отродьями, с которыми воспрещалось иметь любую связь. «Ученики мои и братья! Я сотворил этот мир несовершенным, чтобы житие ваше протекало в безостановочной борьбе за место рядом с моим престолом. Увидишь ростовщика, чинодрала, стражника и подобных всем этим нечестивым тварям, то сожги ему сарай, отрави его собаку, убей его. Денег у вас должно иметься больше, чем у них. Только накопив кучи сокровищ, вы сможете от них отречься полностью. Не имей с ними никакой связи и дел, ибо чем ближе вы к ним, тем дальше от Меня и нетленной великолепной жизни».
Всю мятежную ночь я не смыкал очей, думая о милиции. Перед глазами стояли безобразные монстры с раскалёнными докрасна палками. С их окровавленных лягушиных ртов крапала маслянистая субстанция, напоминающая гной. Они пребывали в безукоризненно чистой и отглаженной форме с золотыми звёздочками-погонами и беспрестанно отдавали честь друг другу со словами: «Так точно, есть, слушаюсь, никак нет». Издалече они выглядели обычными людьми, но стоило только приблизиться, как сразу становилось ясно, что это были нелюди.
Ближе к утру мне всё же удалось на несколько мгновений впасть в бессодержательный сон без сновидений. Проснувшись, не моргая, я глазел на дверь в томительном ожидании, когда мама распахнёт её и поведёт в скандально знаменитое отделение. Простынь промокла до нитки, жирные немытые волосы приклеились к голове. На узорчатом настенном ковре отплясывали закорючки и перетекали друг в друга всех цветов радуги капли. Безмолвные вещи всевозможных размеров и расцветок желали, чтобы всё протекло благополучно, и я опять воротился в их тёплую компанию. Ненормально ныла попа внутри, будто чуя что-то неладное. На всякий случай после нужника я вымыл её и крошечку смазал подсолнечным маслом, умудрившись не замазюкать трусики.
Во время завтрака мне в рот не полез ни один кусочек, лишь удалось выпить крепкий чай с большим количеством сахара. Мать приоделась в парадное платье тона ванили и нанесла порядочную массу косметики на измождённое от ежедневных ранних оживаний лицо. Мы собирались тронуться в непредсказуемое и чрезвычайно опасное место, из которого не всем удавалось вернуться живыми и невредимыми. Там, где царят собственные законы, там, где жизнь рядового человека ни во что не ставится и может с лёгкостью быть отобрана. Перед выходом мамка длительное время вела напряжённые переговоры со своей второсортной работой по поводу отгула, вдавливая трубку телефона в оттопыренное ухо и в рот. На том конце провода будто уже начали допрос, заставляя обрисовывать мельчайшие детали моего злодеяния и последующего за этим визита милиции. Мама описывала, как выглядели сотрудники, как они по шаблону, как и всем белым женщинам, предлагали ей устроиться к ним гулящей, но только лишь низшего уровня из-за внушительного возраста и неважного наружного обличья.
С работы из-за тебя отпросилась! вышагивая по улице, нервно бурчала мама и тянула меня за руку точно так же, как когда-то давно в садик. Я переживал невероятную внутреннюю немощь и хныкал, как маленький, как перед тарелкой мерзкой манки с комочками, от которых меня сотрясали рвотные спазмы. Что теперь слёзы льёшь? Священником он хочет стать! Теперь-то тебя ни священником, ни дворником не возьмут! Весь город скоро узнает! Прославился! Аж кости ломит, на работе уже все знают и промывают! Год теперь мусолить будут! Вот позор-то! Все нервы вымотал, эгоист прокля́тый! Подумал бы о нас хоть раз!
Ну, мам, взмолился я, ну хватит. Я буду богатым, потому что я красивый. У всех красивых людей много денег. Она рассмеялась и нам обоим стало полегче. Куплю из любой самой крутой рекламы, что хочешь.
Смех являлся воистину главным даром человеку. Кто смеялся, тот обезоруживался, тот не был способен ощущать злобу и ненависть. Создатель поощрял шаловливый смех и призывал насмехаться над любой ситуацией: «Я учу вас не унимать смех, вашего сына изнасиловали не источайте слёз, а потешайтесь, ибо время обратно не завернуть, а от слёз токмо боль гуще станет; вас лишают жизни хохочите, ибо вступите в царствие небесное без очереди на плодородные луга с пригожими мужчинами и аппетитными женщинами, дающими усладу и успокоение».