Перед нами выросли позолоченные аномально высокие ворота с угольно-чёрными мифическими созданиями с длинными и острыми зубами. Они держали в руках луки и натягивали тетиву, целясь зазубренными стрелами во входящих. Совсем рядом бугай в тёмных очках и деловом костюме оттаскивал за волосы цыганку с закутанным младенцем в руках.
Стойте, сказала мама, давайте посмотрим, что будет.
Сколько тебе раз говорить! кричал мужчина пытавшейся вырваться женщине, это частная территория! Сюда приходят культурные люди! Вали на рынок со своим выпердышем, накаченным самогоном, и там побирайся!
Она изловчилась и вырвала из его густой шевелюры несколько волосков. Бугай обозвал её проклятой ведьмой и стал наносить несильные тычковые удары кулаком в костлявое лицо. Я взглянул на отца. Он ухмылялся и увлечённо двигался, будто сам сражался с невидимым соперником. Под градом ударов попрошайка ослабила хватку, и дитятко выпало из рук. Мама рванулась, но отец крепко сдавил ей кисть.
Дура, успокойся, ты же знаешь, произнёс он, дёрнув её назад, заступишься за неё, а потом от милиционеров не спасёшься, да ещё и сядешь.
В пылу неравной схватки избивающий несколько раз наступил на младенца, затем пнул его подальше от себя. Я не принимал ни одну из сторон и только бесстрастно наблюдал за происходящим, ибо как говорил Господь: «Будь равнодушным и холодным в сердце своём, и тогда кто воистину верует в меня не сможет зажечься и сгореть дотла»
Наконец, всё прекратилось. Цыганка подобрала своё безмолвное чадо. Она поплелась прочь, вытирая гигантским узорчатым платком хлещущую кровь из носа. Бугай отряхнулся, поправил одежду и с располагающей доверительной улыбкой приблизился к нам.
Господи помилуй, проговорил он, сложив кисти в замок на груди, а затем перепетлившись, прошу простить за столь богомерзкую сцену и любезно зову вас пройти в приход, массовая молитва ещё не началась.
Родители поблагодарили за приглашение, и мы вошли. Нас сразу же обыскали. Я обожал это мероприятие, момент, когда тебя всего трогают и щупают, а ты беззащитно стоишь и чувствуешь себя в безопасности. Отец прошёл к одной из сотни стоек церковной лавки и принялся нахально разглядывать иконы с вклеенными красочными фотографиями лишённых целомудрия девушек. Особо верующие люди приводили своих дочерей Филарету, и тот проводил обряд вхождения в виновную жизнь посредством разрывания перегородочной плёнки внутри женского влагалища. Мне жуть как хотелось оказаться на таком обряде и воочию посмотреть на исполнение наказов Бога из Книги Жизни, ибо сказано было: «Дева, на глазах у простых мирян запятнанная прикосновениями и прониканиями наместников Моих в храмах, она избавлена от страха бесчестия и порицания от злых языков, ибо показала бесчестье своё добровольно»
Неожиданно мне на ум нагрянула шальная мысль о том, что папа искал фотографию мамы среди икон и хотел её выкупить, чтобы никто другой не посмел излиться, смотря на неё. Это отчего-то показалось таким уморительным, что я взорвался раскатистым гоготом и тут же неприятно принял шлепок по губам от всевидящей и всеслышащей матери.
Сколько тебе раз говорить, прошипела она, веди себя прилично в святилище.
Народ всё прибывал, становилось невозможно дышать. Габариты данного сооружения мне казались равными размерам стадиона. Неимоверная смесь дурманных ароматов низкокачественного ладана, свечек из жира ненужных трупов из морга, еле уловимого пота от вымытой кожи придавали окружающей обстановке вид сакрального таинства. Наэлектризованный божественным замыслом воздух плавно успокаивал и развевал накопившиеся за неделю неурядицы. Перед нами была мини-сцена с горизонтальным и мокрым операционным столом из какой-то очень тяжёлой и крепкой древесины, ибо выглядел он так массивно, что казалось, вот-вот провалится куда-то ниже. Стол пропитался всевозможными выделениями от тысяч человек, которые отдавали себя во власть Филарету и платили немалые деньги за жизненно необходимые обряды: дефлорация, обрезание, лёгкое омовение грехов или тщательное, снимок на память с чушкой, с Филаретом.
Где-то наверху громоподобно забил тонный колокол, от языка которого каждая косточка тела затрещала и завибрировала. Несколько человек в старинных и ветхих одеяниях вышли на сцену и принялись окроплять вениками прихожан. Они забрызгивали всех свиной кровью, взятой у умерших от старости священных животных, ибо сказал Бог: «Муж и свинья из одного теста замешаны, одним духом дышат и по одной земле ходят, а отнял голос Я у свиньи, чтобы не просила о пощаде во время закалывания и жертвовала кровь свою для рода человеческого»