Лишь когда не оправдались все ее затеи, от самых простых, до самых хитроумных, она обратилась к алькальду, который единолично представлял все гражданские власти, будучи при высоком военном чине. Бабка застала его в патио голого по пояс в тот самый час, когда он палил из ружья в маленькую тучку, одиноко темневшую в раскаленном небе. Он надеялся продырявить ее, дабы хлынул наконец дождь, однако прервал упорную и явно безуспешную стрельбу, чтобы выслушать старуху.
— Ничем не могу помочь, — сказал он в ответ. — Миссионеры, согласно конкордату, имеют полное право держать у себя девочку до совершеннолетия или пока не отдадут ее замуж.
— Ну а вас, собственно, зачем держат алькальдом? — спросила бабка.
— Чтобы я добился дождя, — спокойно ответил алькальд. Уразумев, что тучка уже за пределами досягаемости, он окончательно прервал порученное ему дело и целиком занялся бабкой.
— Вам прежде всего нужно найти важное лицо, которое за вас поручится, — сказал он. — Kто-нибудь, кто в письменном виде подтвердит вашу моральную устойчивость и ваше гуманное поведение. Вы, случаем, не знакомы с сенатором Онесио Санчесом?
Бабка, сидящая под палящим солнцем на табурете, слишком узким для ее монуменальных ягодиц, ответила злобно и торжественно:
— Я несчастная женщина, брошенная на произвол судьбы в этой бескрайней пустыне.
Алькальд жалостиво скосил на нее правый глаз, затуманенный от жары.
— Тогда не теряйте времени зря, сеньора, — сказал он, — поставьте на этом крест.
Но не тут-то было: она поставила свою палатку, да еще прямо напротив монастыря, и села думать думу, будто некий воин-одиночка, взявший в осаду город-крепость. Бродячий фотограф, который уже вызнал характер старухи, приладил свои вещички к багажнику и собрался в путь, но вдруг увидел, как она сверлит глазами монастырь, сидя на самом солнцепеке.
— Поглядим-посмотрим, кто первый устанет, — сказала бабка, — я или он.
— Они здесь три сотни лет — и ничего, выдерживают, — бросил фотограф. — Так что я поехал.
Только тут старуха заметила велосипед с привязанной поклажей.
— Ты куда?
— Куда глаза глядят, — ответил фотограф, — свет велик.
Старуха вздохнула.
— Не так уж велик, как тебе думается, неблагодарный!
Она озлилась и даже не повернула головы в его сторону, боясь отвести взор от монастыря. Старуха не сводила с него глаз в течение многих дней, раскаленных добела, и многих ночей с шалыми ветрами; она смотрела на монастырь неотрывно, даже в ту пору, когда там были Духовные упражнения и оттуда не выходила ни одна живая душа. Индейцы сделали возле палатки пальмовый навес и привязали там свои гамаки. Но бабка бодрствовала допоздна, восседая на троне, и, когда ее одолевал сон, она жевала и жевала зерна маиса с победной невозмутимостью отдыхающего быка.
Как— то ночью совсем рядом медленно проехала колонна крытых грузовиков, освещенных гирляндами цветных фонарей, которые придавали грузовикам призрачный вид, делали их похожими на алтари-сомнамбулы. Бабка тут же раскусила, в чем дело -они были в точности, как грузовики Амадисов. Последний, отстав от колонны, остановился, и из кабинки вылез водитель, чтобы поправить груз в кузове. Он удивительно напоминал Амадисов — та же шляпа с круто загнутыми полями, те же сапоги за колено, два патронташа крест-накрест, два револьвера и винтовка. Поддавшись искушению, бабка окликнула водителя.
— А знаешь, кто я?
Он навел карманный фонарик и, глядя на ее помятое от бессонных ночей лицо, на ее погасшие от усталости глаза, на спутанные волосы, увидел женщину, о которой вопреки возрасту и всем передрягам, вопреки безжалостному свету фонаря, можно сказать — да, она была в свое время самой красивой женщиной на земле. Когда водитель удостоверился, что видит ее впервые, он погасил фонарик.
— Могу поручиться, вы не Пречистая Дева Мария.
— Нет, нет, — сладко протянула бабка.