К неудовольствию «доброжелателей», опоздавших с информированием обожаемого фюрера, Гитлер вполне спокойно и даже благосклонно заслушал отчёт о состоявшихся переговорах. Он не возразил ни против факта переговоров, ни против цели: раскол союзников и заключение сепаратного мира. Он сделал лишь «одну маленькую оговорку»: мир должен быть заключён на условиях Германии. А обеспечением этих условий могли быть только победы на фронтах. На том «первичное введение в курс» фюрера и закончилось.
СС приходилось работать не только с оглядкой на фюрера: объявились конкуренты-«миротворцы». И не только объявились, но уже «поджимали с боков» и даже «наступали на пятки». Так, Гизевиус, бывший сотрудник Абвера, минуя каналы СС, вышел на Даллеса с предложением радикального толка: его группа свергнет Гитлера, и заключит сепаратный мир с Западом, чтобы не пустить Красную Армию в Восточную Германию.
Не отставали от «товарищей» и дипломаты Риббентропа: разведка МИДа была вполне достойным шпионским учреждением. В известном смысле людям Риббентропа даже проще было искать контакты и выходить на них: официальные представительства МИДа создавали для этого самые широкие возможности. В этом плане особенно перспективными направлениями для «официальных шпионов» являлись контакты с разведками союзников через Португалию, Испанию, Ватикан, Швейцарию, Швецию, Турцию. Правда, на этих «площадках» уже в начале сорок третьего стало очень тесно от «прибывающего народа»: Сталинград изрядно способствовал «очищению мозгов» и избавлению от розового тумана в глазах.
В итоге, конкурирующих фирм, оспаривающих друг у друга первенство в заключении сделки с Западом, набралось целых три, не считая «представителей негосударственных структур» и прочих «вольных охотников». А именно: СС, Абвер, МИД. Даже фюрер «не исключал для плутократов возможности примирения с Германией». Правда, дальше «неисключения» дело у него не шло. Да и «не исключал» он не по собственной инициативе: порадели союзники в лице Муссолини и Антонеску. Оба вначале тактично, а затем «всё более тактично», стали намекать фюреру на то, что неплохо было бы прозондировать англосаксов насчёт «мира во всём мире», чтобы этим «всем миром» да на большевиков.
В ту же дуду дудели и некоторые военные, и не обязательно из числа заговорщиков, не симпатизирующих фюреру. Сам Рундштедт был такого же мнения: Сталинград и Курск не прошли мимо его мыслей. И не только заглянули в них, но и поработали с ними в части коррекции в правильном направлении: на Запад.
Но ни военные, ни МИД, ни даже Абвер уж, на что дружил с Англией Канарис! не могли соперничать в плане активности по линии контактов с Шелленбергом. Молодой генерал развернул поистине бурную деятельность «в наведении мостов на Запад». В этом ему помогли не только не востребованные предшественником ресурсы, но и «новое политическое видение». В работе он опирался на «дружеское плечо» Гиммлера, не забывая при этом, что в случае чего рейхсфюрер припрёт его этим «дружеским плечом» к стенке. К той самой, у которой он встретит свою последнюю минуту. Такая, вот, была в третьем рейхе «любовь до гроба».
До гроба одного из любящих при самом деятельном участии второго. В любви как на войне. А на войне как на войне!..
«Время принятия решения» Вначале его следует найти
Лицо Гиммлера прибавило в озабоченности. «Время принятия решения» напрямую было связано с временем жизни: первое могло изрядно сократить последнее. И этот вариант был, куда вероятнее гипотетического консенсуса с плутократами. Следовало всё хорошенько взвесить и продумать.
Ищите, Вальтер!
«Взвешивать» и «продумывать», как всегда, доставалось подчинённому: такова, уж, их участь
Глава вторая
Если экстраполировать известное выражение Льва Толстого за пределы семейных отношений, то получится, что счастливы все одинаково, но несчастлив каждый по-своему. И Гиммлер, и Черчилль были опечалены, казалось, одним и тем же обстоятельством, но причина для печали у каждого была своя.
Рейхсфюрер не мог не понимать, что этим вторжением наносится удар по его планам достичь взаимопонимания с Западом на приемлемых условиях. Высадка в Нормандии могла означать только одно: пространство для маневра существенно ужималось. На договорённости приходилось теперь выходить в заведомо проигрышной ситуации, где условия могла диктовать только одна сторона. И этой стороной была, увы, не Германия в лице доблестного рейхсфюрера СС. Кроме того, теперь нужно было работать в условиях цейтнота, а это всегда чревато дополнительными уступками. О необходимости «сверхнормативно» раскрываться и речи не было: само собой. А это почти стопроцентная вероятность ошибки, как по линии переговоров, так и по линии соблюдения конспирации. И ещё неизвестно, кого больше следовало опасаться: чужих или своих?