Привет, Ви! Как ты там?.. Еще под одеялкой. Что ж залежался-то так?.. Ну, конечно, опять до четырёх писал. Зря ты так Да что сон сбиваешь с ритма и не даешь серотонину вырабатываться, а серотонин гормон радости, который только с одиннадцати и до часа ночи выраб Ну как обойдёшься без серотонина? Радость это Ну, коне-ечно, до четырех ночи писать о немецком генерале фон Боке для тебя и есть радость Нет, Ви, пусть твоя жена и дети ищут в Интернете про фон Бока, а я Да не обижайся, у меня глаза и от своих фонбоков устают, а тут еще и Ну да, да. Кстати, Наташка ж тебе уже много наискала, может хватит?.. а еще и о нём роман писать затеешь. Кстати, а котлеты у тебя еще есть?.. Может, только куриные сделать?.. Хорошо, Платон завтра и отвезёт Да не волнуйся, время у него есть, силы тоже, так что отвезёт. Встречай Ага, пока-пока.
1982-й
Платон ходил на собрание местных писателей.
И выглядело это жалко, выдохнул, когда рассказывал.
А что именно? не поняла.
Да предложил Виктор собранию послать в Москву коллективное письмо с просьбой о создании при Доме творчества отделения, куда писателям можно было бы сдавать свои не опубликованные труды на хранение.
Ну да, конечно, поддержала то ли брата, то ли мужа?
А еще, при обсуждении рассказов «начинающего» Шелгунова о рабочем классе тот пишет. Так вот, брат твой вроде бы хотел защитить его от нападок, но получилось, что разнес в пух и прах. Помолчал, взглянул на меня: говорить ли дальше? Но сказал: Я теперь понял Виктора: он абсолютно не принимает действительности и верит лишь в то, что придумает, что только ему самому кажется или нафантазирует.
И Платон прав. Жить «тварным миром» Виктор не может и не умеет, скучно ему! подавай драмы, а, лучше трагедии. И чтоб мистики поболе! Он и в роман столько её вписал!..
Вот уже несколько лет хлопочет о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам в тринадцать лет участвовал, обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и ставил штампы на немецких объявлениях: «Смерть немецким оккупантам!». Так вот, недавно ходил брат в райком, а какой-то чиновник сразу и начал: Вы, мол, всё это выдумываете, никакой организации не существовало. Тогда пошел он к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, но ничего не пообещала. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя, живущая в Суземке, и пишет, что карачевская подпольная группа сделала очень много и что она готова подтвердить это.
Хотя б кто-нибудь взялся за это дело! сказал и посмотрел на меня грустно: Я-то неблагонадежным считаюсь, моих корреспонденций даже в газету «Рабочий» не принимают. И снова скорбный взгляд: Надо б увековечить наших подпольщиков, документы какие-либо достать.
И предложил мне обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, тот как раз пишет о войне и имеет право пользоваться архивами области.
Снова ехали с ним поездом в Брянск. Вначале, прислонившись к опущенной полке, вроде бы задремал, но потом встрепенулся, отыскал в своём потёртом портфеле блокнот и начал что-то писать. Но, видать, не сложилось. Бросил блокнот на столик, подошёл к приоткрытому окну и стоял, смотрел на мелькающие сосны, а ветер метал его седые волосы.
Ходила к Полозкову:
Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о подпольной организации Карачева?
А он ответил:
Разыскивать документы, а тем более писать об этих подпольщиках труд напрасный, в КГБ не признают факт ее существования.
Так что пока приходится брату увековечивать «факт существования» подпольной организации в своём романе «Троицын день», а у меня о ней есть рассказ мамы:
«После Сталинградской битвы4 люди стали головы подымать: оказывается, не так страшен черт, как его малюють, можно и немца победить. А вскорости пришла к нашей соседке Шуре Собакиной связная от партизан, и стали мы через нее кой-какие сведения им передавать: сколько немцев, как себя вядуть, сколько машин, какие Партизанам же все интересно было, да и соли, бывало, соберем, табачку переправим. Господи, а как же при этом режиме и помогать-то? Вот и объявила Шура себя портнихой, чтоб с людьми связываться. Как пошли к ней!.. Прямо дорогу протолкли. А разве ж можно так ходить-то?.. под самым носом у немцев? Рядом же комендатура была. Вот я и говорю Виктору: